Мы конструируем будущее картинки: МАОУ Ямновская ОШ — Дополнительное образование

---

24.11.1974 Разное

---

Как соблазнить женщину за 24 часа

Как соблазнить женщину за 24 часа

Управление эмоциями… Вопреки распространенному убеждению, НЛП — не терапия, хотя терапевты, пользующиеся им, получают впечатляющие результаты…

 

Управление эмоциями с помощью НЛП
Джулз Коллингвуд

НЛП, НейроЛингвистическое Программирование — современно направление практической и теоретической психологии. Основатели НЛП, Джон Гриндер, Ричард Бендлер и некоторые другие, изучали способ действия гениальных людей методом системного анализа.

Это не программа обучения искусству торговли, хотя торговцы, пользующиеся им, тоже получают впечатляющие результаты. Это не средство саморазвития, хотя те, кто пользуется им для саморазвития, опять же получают впечатляющие результаты. И уж никогда и ни за что это не предмет для самостоятельного или заочного изучения. Оно слишком хорошо работает, чтобы быть безопасным в неумелых руках, так что лучше учиться под руководством опытных и квалифицированных тренеров. Вы бы стали учиться плаванию с аквалангом y соседа, который как-то раз недельку понырял в бассейне? В этой статье речь пойдет о некоторых предположениях, существующих в нашей культуре, и о том, как, пользуясь предоставляемой НЛП информацией, научиться самостоятельно изменять их.

НЛП изучает, как мы конструируем свои мысли, как мы знаем то, что знаем, и как мы создаем свои переживания. Конечно же, наши субъективные переживания отличаются от чьих угодно еще. Точно также и субъективные переживания любого другого человека отличаются от субъективных переживаний остальных. Однако все наши мысли, эмоции, воспоминания и мечты состоят из картинок, звуков и ощущений. Разница в наших переживаниях происходит из-за того, что мы можем расположить эти звуки, картинки и ощущения мириадами разных способов, а также от того, что именно привлекает наше внимание.

Многие на Западе считают, что им легко увидеть их мысленные картинки, или же их довольно легко этому научить. Мысленные картинки создают все; вся разница в том, что некоторые люди еще не научились их замечать. Подумайте немного о своих собственных мысленных картинках того, что вам нравится. Они цветные или черно-белые, неподвижные или движущиеся, близко или далеко, большие или маленькие, вытянуты вертикально, горизонтально, или панорамны, какие части в центре? Вы видите сцены так, как видели их тогда, или видите себя в них, как на видеозаписи?

Все это _ примеры того, как мы можем делать одни и те же вещи иначе, чем другие. Вы можете изменить значение переживания, изменяя одну из этих характеристик. Если вы выбрали что-то, что вам нравится, выясните, что случится, если придвинуть картинку ближе или увеличить ее. Вы можете двигать мысленные картинки, просто подумав об этом. Если вам понравился результат, оставьте так, иначе верните все на место и выясните, что случится, если сделать цвет более насыщенным. Меняйте по одной характеристике за раз и возвращайтесь к исходному варианту перед следующим изменением. Конечно, если найдется один или более вариантов, которые вам понравятся больше, чем исходный, оставьте их. Будьте осторожны, запоминайте, какие изменения картинки производите, и если сделали что-нибудь, результат чего вам не понравился, немедленно вернитесь к предыдущему состоянию. Проследите за тем, чтобы в конце концов переживание осталось бы как минимум столь же приятным, как в начале.

Для большинства западных людей картинки _ как раз то, что легче всего заметить и изменить, потому-то мы с них и начали. Вы можете научиться так же легко делать это со звуками и чувствами, передвигая звуки в другое место, изменяя скорость, высоту, громкость, как если бы y вас был хороший микшер. Вы можете усиливать или ослаблять ощущения, менять их текстуру, взвинчивать или успокаивать их, замедлять или ускорять темп или скорость, передвигать их, делать их больше или меньше, или вообще убирать.

Вы могли заметить, что если изменяете некоторый параметр картинки, звуки и чувства тоже изменяются, или если вы изменяете определенный параметр звука, картинка и чувства изменяются в соответствии с ним. Найти ваши особые различения _ значит найти быстрый способ воздействовать на ту систему (зрение, слух или ощущения), которую вам наименее легко менять. Например, если ваша картинка вам умеренно нравилась, а после увеличения стала нравиться больше, вы изменили ощущения изменением картинки. Если картинка была расплывчатой с искаженным звуком и скребущим ощущением, может быть, она сфокусируется, если сделать звук чистым, или ощущение станет гладким, если изменить звук?

В западной культуре существует распространенное убеждение, что ощущения нельзя произвольно изменять и что эмоции тоже не поддаются изменению. Существует связанный с этим миф о том, что любой, кто может изменять свои эмоции _ лицемер, пустышка, эгоист или обманщик (в последнее время также _ не осененный благодатью, подавленный или «не готовый к изменению»).

В большинстве культур есть убеждение, что одной из систем (зрением, слухом или ощущением) нельзя управлять, но не все считают наиболее сложным ощущения. Например, аборигены Америки прославились тем, что изменяли чувства и ощущения так же легко, как западные люди изменяют картинки или музыканты _ звуки.

Для аборигенов Америки видимые мысленные картинки равны видениям, ниспосланным их богами, а потому имеют религиозное значение. Ритуалы Танца Солнца и Испытания Видением разработаны специально для того, чтобы увеличить шанс увидеть мысленные картинки. Оба ритуала включают в себя доведение посвящаемого до крайнего дискомфорта такой степени, что большинство западных людей считает это неприемлемым.

Для коренных американцев _ с их легкостью в управлении ощущениями _ контроль над болью, осуществляемый ими во время ритуала, является средством сместить их внимание и изменяет состояние их ума в достаточной степени, чтобы позволить им увидеть картинки. Это работает потому, что делает невозможным нормальное использование их предпочитаемой системы (ощущений), так что им приходится делать что-то другое (видеть). Поскольку ритуал является религиозным или духовным, в их культуре приемлемо видеть картинки в таком контексте.

Западный эквивалент этому _ рынок «развития личности», прыжки с моста на резинке, наркотики и религиозные ритуалы. Западные люди оценивают острые и религиозные переживания по интенсивности ощущений, которые они в этот момент испытывают. Кое-кто называет это эмоциями… но ведь эмоции состоят из картинок, звуков и ощущений, просто наиболее убедительны из них (для западного человека) ощущения.

Способность чувствовать то, что хочешь, тогда, когда хочешь, _ очень полезный навык. Это освобождает нас от дорогостоящего поиска острых ощущений. Одного раза достаточно, чтобы занести ощущение в личную библиотеку. Потом мы можем изменить его, усилить, переделать любыми способами, играя картинками, звуками и ощущениями, с которыми оно было связано первоначально. Можно, наоборот, создать библиотеку на пустом месте, используя привлекательные элементы обычных приятных переживаний, обогащая и смешивая их по вкусу. Делать это можно так, как описано выше, через картинки и звуки.

Просто вспомните приятный эпизод и сделайте его большим, ярким, жизненным и, может быть, чуть-чуть замедлите. По мере того, как вы будете работать с ощущениями и привыкать к этому, делать это будет все легче, и вы научитесь изменять их непосредственно.

Следующая ступень _ буквально управление эмоциями. Есть два простых способа. Первый хорош для нейтрализации любой неудобной эмоциональной реакции. Если вы хохочете на похоронах, или рыдаете на работе, или злитесь на неповинного человека, быстрый способ нейтрализовать любую из этих реакций _ отодвинуть картинку далеко-далеко или уменьшить ее до размеров почтовой марки. Вы всегда сможете потом вернуться к ней, независимо от того, знаете ли вы, что там нарисовано. Сделайте ее достаточно маленькой или достаточно далекой, и y большинства людей это снизит интенсивность ее воздействия.

Чтобы вызвать определенную эмоциональную реакцию, когда ее нет, вспомните или вообразите случай, вызывающий такую реакцию, и сделайте большую, яркую и близкую картинку. Это замечательно, когда требуется поблагодарить нужного человека за прекрасный подарок, или если нужно создать раскаяние, когда вы кокнули любимую мамину вазу, которую ненавидели многие годы. Вам приходилось мечтать о терпеливости, когда вы обучали ребенка или животное? Хотите сказать кому-то «нет» так, чтобы он понял, что это всерьез? Найдите в памяти картинку, обладающую требуемым свойством. Сделайте ее большой, яркой, жизненной _ и нужное чувство появится.

Второй способ управлять эмоциями включает ощущения более непосредственно. Лесли Камерон-Бэндлер приводит в своей книге «Пленник эмоций» семь изменяемых частей любой эмоции. В них входят ритм, темп, интенсивность, временные рамки и личная вовлеченность. Камерон-Бэндлер предлагает изменять ощущения так же, как мы изменяли картинки в начале статьи. Например, y беспокойства обычно быстрый неровный ритм, и оно всегда относится к будущему. Если вы замедлите ритм до ровных 120 ударов в минуту, чувство изменится и станет более удобным. Если вы представите, что находитесь в будущем по отношению к ожидаемому событию, беспокойство пропадет. Вспомните, как вы беспокоились в последний раз, и как приемлемо то событие сейчас, когда вы на него оглядываетесь. Вина и стыд требуют личной вовлеченности. Вина случается, если вы поступили вопреки чьим-то ценностям, и вас это беспокоит. Стыд случается, когда вы поступили вопреки собственным ценностям, и нет более важной ценности, оправдывающей это. Если вы измените временные рамки, не будет ни вины, ни стыда, поскольку вы еще ничего такого не сделали. Вы можете обнаружить, что сделали это намеренно, в таком случае вы поступили согласно своим ценностям, или же что вы ошиблись, а это случается, и на ошибках учатся. Последствия могут быть печальными, или необратимыми, но могут стать приемлемыми. Другой выход _ уменьшить интенсивность и, возможно, сменить ритм на танцевальный. В любой эмоции, которую вы хотите изменить, возьмите наиболее заметную черту и измените ее. Выясните, что произойдет. Чтобы усилить эмоцию, возьмите ее компонент и увеличьте его. Вы сможете сами создавать себе острые ощущения!

Сайт создан в системе uCoz

Про котиков, собак, машинное обучение и deep learning / Хабр

«В 1997 году Deep Blue обыграл в шахматы Каспарова.
В 2011 Watson обставил чемпионов Jeopardy.
Сможет ли ваш алгоритм в 2013 году отличить Бобика от Пушистика?»

Эта картинка и предисловие — из челленджа на Kaggle, который проходил осенью прошлого года. Забегая вперед, на последний вопрос вполне можно ответить «да» — десятка лидеров справилась с заданием на 98. 8%, что на удивление впечатляет.

И все-таки — откуда вообще берется такая постановка вопроса? Почему задачи на классификацию, которые легко решает четырехлетний ребенок, долгое время были (и до сих пор остаются) не по зубам программам? Почему распознавать предметы окружающего мира сложнее, чем играть в шахматы? Что такое deep learning и почему в публикациях о нем с пугающим постоянством фигурируют котики? Давайте поговорим об этом.

Что вообще значит «распознать»?

Предположим, что у нас есть две категории и много-много картинок, которые нужно разложить в две соответствующие категориям стопки. По какому принципу мы будем это делать? Замечательный ответ на этот вопрос состоит в том, что никто точно не знает, но общепринятый подход такой: мы будем искать в картинках какие-то «интересные» нам куски данных, которые будут встречаться только у одной из категорий. Такие куски данных называются

features

, а сам подход —

feature detection

. Существуют достаточно уверенные доводы в пользу того, что как-то так работает и биологический мозг — первым делом, конечно, знаменитый эксперимент

Хьюбела и Визеля

на клетках кошачьей (опять) зрительной коры.

О терминах

В отечественной литературе про машинному обучению вместо feature пишут «признак», что, по-моему, звучит как-то размыто. Здесь я буду говорить «фича», да простится мне это издевательство над русским языком.

Мы никогда не знаем заранее, какие части нашей картинки могут использоваться как хорошие фичи. В их роли может выступать все, что угодно — фрагменты изображения, форма, размер или цвет. Фича запросто может даже не присутствовать на картинке сама, а выражаться в параметре, полученным каким-то образом из исходных данных — например, после использования фильтра границ. Ок, давайте посмотрим на пару примеров с нарастающей сложностью:

Допустим, мы хотим сделать гугл-кар, который мог бы отличать правые повороты от левых и соответствующим образом поворачивать руль. Правило для обнаружения хорошей фичи можно придумать почти на пальцах: отрезаем верхнюю половину картинки, выделяем участок определенного оттенка (асфальт), прикладываем к нему слева какую-нибудь логарифмическую кривую. Если весь асфальт поместился под кривой — то у нас поворот направо, иначе — налево. Можно набрать себе несколько кривых на случай поворотов разной кривизны — и, конечно, разный набор оттенков асфальта, включающий в себя сухое и мокрое состояние. Правда, на грунтовых дорогах наша фича окажется бесполезной.

Пример из датасета рукописных цифр MNIST — эту картинку, наверное, видел каждый, кто хоть немного знаком с машинным обучением. У каждой цифры есть характерные геометрические элементы, которые определяют, что это за цифра — завиток внизу у двойки, косая черта через все поле у единицы, два состыкованных круга у восьмерки и т.д. Мы можем составить себе набор фильтров, которые будут выделять эти существенные элементы, потом поочередно прикладывать эти фильтры к нашему изображению, и кто покажет лучший результат — тот, скорее всего, и есть правильный ответ.

Фильтры эти будут выглядеть, например, вот так

Картинка из курса Джоффри Хинтона

«Neural networks for machine learning»

Кстати, обратите внимание на цифры 7 и 9 — у них отсутствует нижняя часть. Дело в том, что у семерки и девятки она одинаковая, и полезной информации для распознания не несет — поэтому нейросеть, которая вырабатывала эти фичи, проигнорировала этот элемент. Обычно для получения таких фич-фильтров мы как раз и пользуемся обычными однослойными нейронными сетями или чем-то похожим.

Ок, ближе к теме. Как насчет такого?

Различий между этими двумя картинками очень много — глаза разбегаются. Уровень яркости, цвета, или вот например забавное совпадение — у левой картинки белый цвет преобладает в левой части, а у правой — в правой. Но нам нужно выбрать не любые, а именно те, которые однозначно будут определять кошек или собак. То есть, например, следующие две картинки должны распознаться как принадлежащие одной категории:

Если долго и внимательно смотреть на них и пытаться понять, что между ними общего, то в голову приходит разве что форма ушей — они более-менее одинаковые, только справа наклонены. Но это тоже совпадение — можно легко себе представить (и найти примеры из того же набора данных) фотографию, на которой кот смотрит не в ту сторону, наклоняет голову или вообще запечатлен сзади. Остальное — все разное. Масштаб, цвет и длина шерсти, глаз, поза, фон… Вообще ничего общего — и тем не менее, небольшое устройство в вашей голове способно с высочайшей точностью и безошибочно отнести эти две картинки к одной категории, а две те, что повыше — к разным. Не знаю, как вас, а меня иногда восхищает, что такой могущественный девайс находится совсем рядом у каждого из нас, только руку протянуть — и тем не менее, мы до сих пор не можем понять, как он работает.

Пятиминутка оптимизма (и теории)

Ладно. А все-таки, если попробовать задать наивный вопрос — чем кошки визуально отличаются от собак? Мы можем с легкостью начать список — размер, пушистость, усы, форма лап, наличие характерных поз, которые они могут принимать… Или, например, у кошек

нет бровей

. Проблема в том, что все эти отличительные признаки выражены не на языке пикселей. Мы не можем заложить их в алгоритм, пока предварительно не объяснили ему, что такое эти самые брови и где они должны находиться — или что такое лапы и откуда они растут. Более того, мы, в общем-то, делаем все эти алгоритмы распознавания для того, чтобы понимать, что перед нами кошка — существо, к которому применимы понятия «усы», «лапы» и «хвост» — а до этого мы даже не можем с достаточной уверенностью сказать, где на фотографии заканчиваются обои или диван, и начинается кошка. Круг замкнулся.

Но некоторый вывод отсюда сделать все-таки можно. Когда мы формулировали фичи в предыдущих примерах, мы исходили из возможной изменчивости объекта. Поворот дороги может быть только влево или вправо — других вариантов нет (кроме проезда прямо, конечно, но там и делать ничего не надо), плюс стандарты дорожного строительства гарантируют нам, что поворот будет достаточно плавным, а не под прямым углом. Поэтому мы конструируем свою фичу так, чтобы она допускала различную кривизну поворота, определенный набор оттенков дорожного покрытия, и на этом возможная изменчивость заканчивается. Следующий пример: цифра «1» может быть написана разным почерком, и все варианты будут отличаться друг от друга — но в ней обязательно должна присутствовать прямая вертикальная (или наклонная) черта, иначе она перестанет быть единицей. Когда мы подготавливаем свою фичу-фильтр, мы оставляем классификатору пространство для изменчивости — и если взглянуть на картинку под спойлером снова, можно увидеть, что активная часть фильтра для единицы представляет собой толстую полосу, которая позволяет нарисовать черту с разным наклоном и с допустимым острым углом в верхней части.

В случае с котами «пространство для маневра» наших объектов становится неизмеримо огромным. На картинке могут быть коты разных пород, большие и маленькие, на любом фоне, какой только можно придумать, их может частично загораживать какой-нибудь объект, и конечно, они могут принимать сто тысяч различных поз — и это мы еще не упоминали про трансляцию (перенос объекта на картинке в сторону), вращение и масштабирование — вечную головную боль всех классификаторов. Составить плоский фильтр, аналогичный предыдущему, который мог бы учитывать все эти изменения, кажется невозможной задачей — попробуем мысленно совместить тысячи разных форм на одной картинке, и мы получим бесформенное пятно фильтра, которое будет положительно реагировать на все подряд. Значит, искомые фичи должны должны представлять собой какую-то более сложную структуру. Какую — пока непонятно, но она должна иметь возможность учитывать в себе все эти возможные изменения.

Это «пока непонятно» длилось довольно долго — большую часть истории машинного обучения. Но вдруг в какой-то момент люди поняли об окружающем мире одну увлекательную идею. Звучит она примерно так:
Все вещи состоят из других, маленьких и более элементарных вещей.

Когда я говорю «все вещи», я имею в виду буквально все, что угодно, чему мы способны обучаться. В первую очередь, раз этот пост про зрение — конечно, объекты окружающего мира, изображенные на картинках. Любой видимый объект, продолжаем мы мысль, можно представить в виде композиции каких-то устойчивых элементов, а те, в свою очередь состоят из геометрических фигур, а те — сочетание линий и углов, расположенных в определенном порядке. Примерно вот так:

(почему-то не нашел хорошей информативной картинки, поэтому эта вырезана из выступления Эндрю Ына (основатель Coursera) про deep learning

Кстати, в рамках наивных размышлений можно сказать, что наша речь и естественный язык (которые тоже давно считаются вопросами искусственного интеллекта) представляет собой структурную иерархию, где буквы складываются в слова, слова — в словосочетания, а те, в свою очередь, в предложения и текст — и что при встрече с новым словом нам не приходится заново учить все буквы, входящие в него, а незнакомые тексты мы вообще не воспринимаем как нечто требующее специального запоминания и обучения. Если заглянуть в историю, можно обнаружить множество подходов, которые в той или иной степени (и в основном, гораздо более научно обоснованно) высказывали эту мысль:

1. Уже упоминавшиеся Хьюбел и Визель в своем эксперименте в 1959 году обнаружили в зрительной коре мозга клетки, реагирующие на определенные символы на экране — и кроме этого обнаружили существование других клеток «уровнем выше», которые, в свою очередь, реагируют на определенные устойчивые сочетания сигналов от клеток первого уровня. На основании этого они предположили существование целой иерархии аналогичных клеток-детекторов.

прекрасный отрывок видео из эксперимента

… где

демонстрируется

, как они почти случайно обнаружили нужную фичу, которая заставляла нейрон реагировать — сдвинув чуть дальше обычного образец так, что край стекла попал в камеру. Чувствительным людям смотреть осторожно, в наличии издевательства над животными.

2. Где-то в районе двухтысячных в среде специалистов машинного обучения появляется сам термин

deep learning

— применительно к нейронным сетям, у которых не один слой нейронов, а много — и которые, таким образом, могут обучаться нескольким уровням фич. Подобная архитектура имеет вполне строго обоснованные преимущества — чем больше уровней в сети, тем более сложные функции она может выражать. Немедленно возникает проблема с тем, как обучать такие сети — повсеместно использовавшийся раньше алгоритм обратного распространения ошибки (backpropagation) плохо работает с большим количеством слоев. Появляется несколько разных моделей для этих целей — автоэнкодеры, ограниченные машины Больцмана и т.д.

3. Джефф Хокинс в своей книге «Об интеллекте» в 2004 году пишет, что иерархический подход рулит и за ним будущее. Он уже слегка опоздал к началу бала, но не могу о нем не упомянуть — в книге эта мысль выводится из совершенно повседневных вещей и простым языком, человеком, который был достаточно далек от машинного обучения и вообще говорил, что все эти ваши нейронные сети — плохая идея. Почитайте книгу, она очень вдохновляет.

Немного о кодах

Итак, у нас есть гипотеза. Вместо того, чтобы запихивать в обучающий алгоритм 1024×768 равноправных пикселей и смотреть, как он медленно задыхается от нехватки памяти и неспособности понять, какие пиксели важны для распознавания, мы хотим извлечь из картинки некоторую иерархическую структуру, которая будет состоять из разных уровней. На первом уровне мы предполагаем увидеть какие-то самые базовые, структурно простые элементы картинки — ее строительные кирпичи: границы, штрихи, отрезки. Повыше — устойчивые комбинации фич первого уровня (например, углы), еще выше — фичи, скомпонованные из предыдущих (геометрические фигуры, и т.д.). Собственно, вопрос — откуда взять такую структуру для отдельной картинки?

Давайте в качестве отвлеченного вопроса немного поговорим о кодах.

Когда мы хотим представить объект из реального мира в компьютере, мы пользуемся каким-то набором правил, чтобы перевести этот объект, по кусочкам, в цифровой вид. Букве, например, ставится в сопоставление байт (в ASCII), а картинка разбивается на много маленьких пикселей, и каждый из них выражается набором чисел, которые передают яркость и цветовую информацию. Моделей представления цвета много, и хотя, вообще говоря, не все равно, какую использовать для обучения — для простоты пока представим себе черно-белый мир, где один пиксель представляется числом от 0 до 1, выражающим его яркость — от черного до белого.

Что не так с этим представлением? Каждый пиксель здесь — независим, передает только небольшую часть информации о итоговой картинке. Это, с одной стороны, приятно и выгодно, когда нам нужно куда-то сохранить картинку или передать по сети, потому что она занимает меньше места, с другой — неудобно для распознавания. В нашем случае мы видим здесь наклонный штрих (немного с изгибом) в нижней части изображения — отсюда сложно догадаться, но это деталь контура носа с фотографии лица. Так вот, в данном случае нам важны те пиксели, которые составляют этот штрих, важна граница между черным и белым — а едва уловимая игра света в оттенках светло-серого в верхней части квадратика совершенно не важна, и не стоит даже тратить на нее вычислительные ресурсы. Но в этом представлении нам приходится иметь дело со всеми пикселями сразу — каждый из них ничем не лучше другого.
Давайте теперь представим себе другой код. Разложим этот квадратик на линейную сумму других таких же квадратиков, каждый из которых умножен на коэффициент. Можно себе представить, как мы берем много пластин темного стекла с разной прозрачностью, и на каждой пластине нарисованы различные штрихи — вертикальные, горизонтальные, разные. Мы кладем эти пластины стопкой друг на друга, и настраиваем прозрачность так, чтобы получить нечто похожее на наш рисунок — не идеальное, но достаточное для целей распознавания.

Наш новый код состоит из функциональных элементов — каждый из них теперь говорит что-то о присутствии в исходном квадратике какого-то отдельного осмысленного компонента. Видим коэффициент 0.01 у компонента с вертикальным штрихом — и понимаем, что в образце мало «вертикальности» (зато много «косого штриха» — см. первый коэффициент). Если мы независимым образом выберем компоненты этого нового кода, его словарь, то можно ожидать, что ненулевых коэффициентов будет немного — такой код называется разреженным (sparse).
Полезные свойства такого представления можно увидеть на примере одного из приложений под названием denoising autoencoder. Если взять изображение, разбить его на небольшие квадраты размером, допустим, 10×10, и для каждого кусочка подобрать соответствующий код — то мы можем с впечатляющей эффективностью затем очищать это изображение от случайного шума и искажений, переводя зашумленное изображение в код и восстанавливая обратно (пример можно найти, например, здесь). Это показывает, что код нечувствителен к случайному шуму, и сохраняет те части изображения, которые нужны нам для восприятия объекта — благодаря чему мы считаем, что шума после восстановления стало «меньше».

Обратной стороной такого подхода оказывается то, что новый код тяжеловесней — в зависимости от количества компонентов, бывший квадратик 10×10 пикселей может утяжелиться в значительно большей степени. Чтобы оценить масштаб — есть свидетельства того, что зрительная кора головного мозга человека кодирует 14×14 пикселей (размерность 196) с помощью примерно 100000 нейронов.

А еще мы внезапно получили первый уровень иерархии — он как раз и состоит из элементов словаря этого кода, которые, как сейчас можно будет убедиться, представляют собой штрихи и границы. Осталось откуда-то взять этот самый словарь.

Пятиминутка практики

Воспользуемся пакетом scikit-learn — библиотекой для машинного обучения к SciPy (Python). И конкретно, классом (сюрприз) MiniBatchDictionaryLearning. MiniBatch — потому что алгоритм будет не над всем датасетом сразу, а поочередно над небольшими, случайно выбранными пачками данных. Процесс прост и занимает десять строчек кода:

from sklearn.decomposition import MiniBatchDictionaryLearning
from sklearn.feature_extraction.image import extract_patches_2d
from sklearn import preprocessing
from scipy.misc import lena

lena = lena() / 256.0  # тестовое изображение
data = extract_patches_2d(lena, (10, 10), max_patches=1000)  # извлекаем тысячу кусочков 10x10 - обучающую выборку
data = preprocessing.scale(data.reshape(data.shape[0], -1))  # rescaling - сдвигаем значения симметрично нуля, и чтобы стандартное отклонение равнялось 1
learning = MiniBatchDictionaryLearning(n_components=49)
features = learning. fit(data).components_

Если нарисовать то, что лежит в features, получится примерно следующее:

Вывод через pylab

import pylab as pl

for i, feature in enumerate(features):
    pl.subplot(7, 7, i + 1)
    pl.imshow(feature.reshape(10, 10),
              cmap=pl.cm.gray_r, interpolation='nearest')
    pl.xticks(())
    pl.yticks(())

pl.show()

Тут можно ненадолго остановиться и вспомнить, зачем мы все это изначально делали. Мы хотели получить набор достаточно независимых друг от друга «строительных кирпичиков», из которых складывается изображенный объект. Чтобы этого добиться, мы нарезали много-много маленьких квадратных кусочков, прогнали их через алгоритм, и получили, что все эти квадратные кусочки можно с достаточной степенью достоверности для распознавания представить в виде композиции вот таких компонентов. Поскольку на уровне 10×10 пикселей (хотя, конечно, зависит от разрешения картинки) мы сталкиваемся только с краями и границами, то их же и получаем в результате, все — с необходимостью разные.
Это закодированное представление мы можем использовать в качестве детектора. Чтобы понять, является ли случайно выбранный кусок картинки краем или границей, мы берем его и просим scikit подобрать эквивалентный код, вот так:

patch = lena[0:10, 0:10]
code = learning.transform(patch)

Если какой-нибудь один из компонентов кода имеет достаточно большой коэффициент по сравнению с остальными — то мы знаем, что это сигнализирует от присутствии соответствующего вертикального, горизонтального или еще какого-нибудь штриха. Если все компоненты примерно одинаковы — значит, в этом месте на картинке однотонный фон или шум, который интереса для нас не представляет.

Но мы хотим двигаться дальше. Для этого понадобится еще несколько преобразований.
Итак, любой фрагмент размера 10×10 теперь можно выразить последовательностью из 49 чисел, каждое из которых будет означать коэффициент прозрачности для соответствующего компонента на картинке выше. А теперь возьмем эти 49 чисел и запишем в форме квадратной матрицы 7×7 — и нарисуем то, что получилось.
А получилось следующее (два примера для наглядности):

Слева — фрагмент оригинального изображения. Справа — его кодированное представление, где каждый пиксель — уровень присутствия в коде соответствующего компонента (чем светлее, тем сильнее). Можно заметить, что на первом фрагменте (верхнем) нет четко выраженного штриха, и его код выглядит смешением всего подряд в слабой бледно-серой интенсивности, а на втором четко присутствует один компонент — а остальные все равны нулю.

Теперь, чтобы обучить второй уровень иерархии, возьмем из оригинальной картинки фрагмент побольше (так, чтобы в него помещалось несколько маленьких — скажем, 30×30), разрежем его на маленькие фрагменты и представим каждый из них в кодированом варианте. Потом состыкуем обратно вместе, и на таких данных обучим еще один DictionaryLearning. Логика простая — если наша первоначальная идея правильна, то находящиеся рядом края и границы должны тоже складываться в устойчивые и повторяющиеся сочетания.

То, что получилось в результате на примере, не выглядит чем-то осмысленным на первый взгляд, но это только на взгляд. Вот, например, что получается во втором уровне иерархии, которую тренировали на человеческих лицах.

многовато картинок как-то

Тут, правда, размер фрагмента выбран побольше — 25×25 вместо 10×10. Одна из неприятных особенностей этого подхода — необходимость самому настраивать размер «минимальной смысловой единицы».

Некоторые трудности возникают с тем, чтобы нарисовать полученный «словарь», потому что второй уровень обучается на коде первого, и компоненты его будут выглядеть как пестрое крошево точек с рисунка выше. Для этого нам нужно сделать еще один шаг вниз — снова разбить эти компоненты на части, и «раскодировать» их при помощи первого уровня, но здесь этот процесс детально рассматривать не будем.

А дальше уровни наращиваются до тех пор, пока это необходимо, по совершенно такому же принципу. Вот, например, третий. И тут мы уже видим что-то интересное:

Каждое лицо здесь — фича размером 160×160. В нашем распоряжении несколько наиболее встречающихся расположений — фронтальное, пол-оборота направо и налево, плюс разные цвета кожи. При этом каждая фича имеет под собой еще два слоя, которые, во-первых, позволяют быстро проверять тестовые изображения на валидность, а во-вторых, дают дополнительное количество свободы — контуры и границы могут отклоняться от идеальных линий, но пока они остаются в рамках фич своего уровня, у них есть возможность просигнализировать о своем присутствии наверх.
Not bad.

И что — все, мы победили?

Очевидно, нет. На самом деле, если запустить тот же скрипт, которым я рисую все эти наборы, на искомом датасете про кошек и собак, картина будет крайне удручающая — уровень за уровнем нам будет возвращаться примерно одни и те же фичи, изображающие слегка изогнутые границы.

ок, это точно последняя

Одну собачью морду получилось заловить, но это чистая случайность — потому что похожий силуэт встретился в выборке, допустим, два раза. Если запустить скрипт еще раз, она может не появиться.

Наш подход страдает из-за того же, за что мы раскритиковали обычные feed-forward нейронные сети. DictionaryLearning в процессе обучения пытается искать некоторые общие места, структурные компоненты выбранных фрагментов картинки. В случае с лицами у нас все получилось, потому что они более-менее похожи друг на друга — вытянутые овальные формы с некоторым количеством отклонений (а несколько уровней иерархии дает нам больше свободы в этом отношении). В случае с котиками — уже не получается, потому что во всем датасете с трудом можно отыскать два похожих силуэта. Алгоритм не находит ничего общего между картинками в тестовой выборке — исключая первые уровни, где мы все еще имеем дело со штрихами и границами. Фэйл. Опять тупик. Потрачено.

Идеи на будущее

На самом деле, если подумать — выборка с большим количеством разных котиков хороша в том плане что охватывает разнообразие пород, поз, размеров и окрасок, но возможно, не слишком удачна для обучения даже нашего с вами интеллекта. В конце концов, мы учимся скорее методом многократных повторений и наблюдения за объектом, а не быстрым проглядыванием всех возможных его вариаций. Чтобы научиться играть на фортепиано, нам приходится постоянно играть гаммы — а было бы неплохо, если бы для этого достаточно было бы прослушать тысячу классических произведений. Итак, идея номер раз — уйти от разнообразия в выборке и сконцентрироваться на одном объекте в одной и той же сцене, но, скажем, в разных позициях.

Идея номер два вытекает из первой, и озвучивалась уже многими, в том числе упомянутым Джеффом Хокинсом — попытаться извлечь пользу из времени. В конце концов, разнообразие форм и поз, которое мы наблюдаем у одного объекта, мы видим во времени — и можем, для начала, группировать последовательно поступающие картинки, считая, что на них изображен один и тот же кот, просто каждый раз в несколько новой позе. А это значит, что нам, как минимум, придется кардинально сменить обучающую выборку, и вооружиться роликами с ютуба, найденными по запросу «kitty wakes up». Но об этом — в следующей серии.

Посмотреть на код

… можно на

гитхабе

. Запуск через python train.py myimage.jpg (можно также указать папку с картинками), плюс дополнительные параметры настройки — количество уровней, размер фрагментов и т.д. Требует scipy, scikit-learn и matplotlib.

Полезные ссылки и что еще можно вводного почитать про deep learning

• A Primer on Deep Learning — информативный пост с историей вопроса, кратким введением и гораздо более красивыми картинками.
• UFLDL Tutorial — туториал от уже упоминавшегося Andrew Ng из Стэнфорда — to get your hands dirty. Здесь буквально все, чтобы познакомиться с тем, как это работает — введение, математика процесса, параллели с feed-forward сетями, иллюстрированые примеры и упражнения в Matlab/Octave.
• Бесплатная онлайновая книга Neural Networks and Deep Learning — к сожалению, еще не закончена. В достаточно популярном виде описывает основы, начиная с перцептронов, моделей нейронов и т. д.
• Джоффри Хинтон рассказывает про новые поколений нейронных сетей
• Последний talk с Хокинсом, где он вкратце излагает примерно то же, что в своей книге, но больше конкретики. О том, что должен уметь интеллектуальный алгоритм, что известные свойства человеческого мозга говорят нам про это, чем нас не устраивают нейронные сети, и чем полезен sparse coding.

(PDF) Риск: социально-психологический взгляд

La première édition de La psychanalyse, son image et son public était une thèse. Cette seconde édition est, je l’espère, un livre. De l’une à l’outre j’ai modifié le style, le mode d’exposition des faits et des idées, éliminé des indications techniques et théoriques qui n’intéressaient qu’un cercle restreint de spécialistes ou qui sont devenues monnaie courante. Ce travail de réécriture correspond, bien entendu, aussi à une évolution personnelle et intellectuelle vis-à-vis des rites d’initiation universitaire et de la science. Lors de sa parution, la thèse a provoqué un malaise. Des psychanalystes surtout ont vu d’un mauvaise œil la tentative de prendre la psychanalyse comme objet quelconque d’étude et de la situer dans la société. 2 J’ai été frappé alors, et je le suis toujours, par le fait que les détenteurs d’un savoir, scientifique ou non, croient avoir le droit de tout étudier — et en définitive de tout juger — mais estiment inutile, voire pernicieux, de rendre compte des déterminismes dont ils sont le lieu, des effets qu’ils produisent, bref d’être étudiés à leur tour et de regarder le miroir qu’on leur tend en conséquence. Ils y voient une immixtion intolérable dans leurs propres affaires, une profanation de leur savoir — veut-on qu’il reste sacré ? — et réagissent, suivant leur tempérament, avec mépris ou mauvaise humeur. Ceci est vrai de la plupart des scientifiques, ceci est même vrai des marxistes. C’est pourquoi nous n’avons pas de sociologie de la science, ni du marxisme, ni de la psychanalyse. Je me suis cependant aperçu qu’en dix ans, du moins en ce qui concerne la psychanalyse et les psychanalystes, les attitudes ont beaucoup changé dans un sens favorable à un travail tel que celui-ci. 3 Au centre de ce livre est le phénomène des représentations sociales. Depuis la première édition, de nombreuses études tant de terrain que de laboratoire lui ont été consacrées. Je pense notamment à celles de Chombart de Lauwe, Hertzlich, Jodelet, Kaës d’un côté et à celles d’Abric, Codol, Flament, Henry, Pêcheux, Poitou de l’autre. Elles ont permis de mieux saisir sa généralité et de mieux comprendre son rôle dans la communication et la genèse des comportements sociaux. Mon ambition était cependant plus vaste. Je voulais redéfinir les problèmes et les concepts de la psychologie sociale à partir de ce phénomène, en insistant sur sa fonction symbolique et son pouvoir de construction du réel. La tradition behavioriste, le fait que la psychologie sociale se soit bornée à étudier l’individu, le petit groupe, les relations informelles, ont constitué et continuent à constituer un obstacle à cet égard. Une philosophie positiviste qui n’accorde d’importance qu’aux prédictions vérifiables par l’expérience et aux phénomènes directement observables s’ajoute à la liste des obstacles. 4 Cette tradition et cette philosophie empêchent, à mon avis, le développement de la psychologie sociale au-delà des limites qui sont les dermes aujourd’hui. Quand on s’en rendra compte et que l’on osera franchir ces limites, les représentations sociales, j’en suis convaincu, prendront dans cette science la place qui est la leur. En outre, elles seront un facteur de renouvellement des problèmes et clés concepts de la philosophie qui doit sous-tendre le travail scientifique. Là encore, les jeux ne sont pas faits. Au contraire ils sont à refaire et la crise que traverse la psychologie sociale le montre à l’évidence. 5 Il y va de l’intérêt de bien d’autres domaines de recherche concernant la littérature, l’art, les mythes, les idéologies et le langage. Enfermés dans des cadres dépassés, prisonniers de préjugés quant au pecking order des sciences, les chercheurs dans ces domaines se privent des moyens que, dans son état actuel, la psychologie sociale met à leur disposition. En France notamment ils se réclament, sous l’emprise du structuralisme, d’une orthodoxie saussurienne, tout en oubliant ce que Ferdinand de Saussure a entrevu avec précision : « La langue est un système de signes exprimant des idées, et, par là, comparable à récriture, à l’alphabet des sourds-muets, aux rites symboliques, aux formes de politesse, aux signaux militaires, etc. Elle rat seulement le plus important de ces systèmes. On peut donc concevoir une science qui étudie la vie des signes au sein de la vie sociale ; elle formerait une partie de la psychologie sociale et par conséquent de la psychologie générale ; nous la nommerons sémiologie (du grec semeïon, « signe »). Elle nous apprendrait en quoi consistent les signes, quelles lois les régissent. » Mais le lecteur n’a pas à se soucier de ce passé, de cet état de la science, des projets flottant autour du livre. Pas plus que je ne m’en soucie. En faisant l’étude d’abord, en lui donnant forme ensuite, je me suis enrichi et j’ai eu du plaisir. Tout ce que je souhaite c’est que, en lisant ce livre, il lui arrive la même chose.

Пол Рут Вольп: Пора подумать о том, что происходит в биоинженерии

Сегодня я хочу поговорить о дизайне, но речь пойдет не о дизайне в обычном понимании этого слова. Я хочу поговорить о том, что сейчас происходит в нашей научной биотехнологической среде, где, впервые в истории, мы получили возможность конструировать тела, конструировать тела животных, конструировать человеческие тела.

В истории нашей планеты было три больших волны эволюции. Первая волна эволюции — это то, что мы называем эволюцией по Дарвину. Согласно ей, как вы знаете, биологические виды обитали в определенных экологических нишах и определенных средах, и воздействие этих сред определяло, какие изменения путем случайных мутаций в видах сохранятся. Затем человечество вышло за пределы эволюционной истории по Дарвину и породило вторую большую волну эволюции – она заключалась в изменении самой среды обитания, в которой мы до этого эволюционировали. Мы изменили нашу экологическую нишу, когда мы создали цивилизации. И это был второй большой — почти двести тысяч лет, 150 000-летний период нашей эволюции. Изменив нашу среду обитания, мы оказали воздействие на наши тела, что заставило их эволюционировать. От перехода к оседлому аграрному обществу, через всю современную медицину, мы поменяли ход нашей собственной эволюции. Сейчас мы вступаем в третий большой период эволюционной истории, который уже называют разными именами: намеренная эволюция, эволюция по плану (не путать с Разумным замыслом, движением креационистов). На этом третьем этапе эволюции мы намеренно конструируем и меняем формы жизни, населяющие нашу планету.

Теперь я хочу устроить вам быстрый экскурс в эту тему и в заключении поговорить о том, какие последствия для нас как биологического вида и как совокупности культур могут иметь эти изменения. На самом деле, мы все это делаем уже довольно давно. Мы начали заниматься селекцией животных много-много тысяч лет назад. И если взять собак, например, собаки — это существа, созданные по плану. Нет на земле такой собаки, которая была бы природным созданием. Собаки — это результат селекции тех черт, которые нам понравились. В давние времена нам приходилось идти сложным путем, выбирая отпрысков, которые имели особые внешние черты, и скрещивая их. Теперь нам не нужно это делать.

Это — бифало. Бифало — это гибрид американского бизона (буффало) и домашней коровы. Их теперь разводят, и, когда-нибудь, возможно, очень скоро, у нас будут продавать котлеты из бифало в местных супермаркетах. Это — гип, гибрид козы и овцы. Ученые, которые создали это милое существо, в итоге зарезали и съели его. По-моему, они говорили, что по вкусу это было похоже на курицу. Это — кама. Кама — это гибрид верблюда и ламы, созданный, чтобы совместить выносливость верблюда с некоторыми особенностями характера ламы. И этот гибрид теперь используется в некоторых странах. А вот лигр — самый большой представитель семейства кошачьих в мире — гибрид льва и тигра. Он больше, чем тигр. И одну или две особи лигра уже видели на воле. Но они были созданы учеными с помощью селекции и генных технологий. И, наконец, всеобщий любимец зеброид (гибрид зебры и лошади). Ни один из этих примеров не был отредактирован в Photoshop, все это настоящие животные. Таким образом, что мы делаем, это генные улучшения, или генетические манипуляции в процессе обычной селекции, ускоренные с помощью генетики. И если бы на этом все остановилось, это было бы просто занятной штукой. Но нечто более значительное происходит сейчас.

Это — обычные клетки млекопитающего, в которые был добавлен биолюминесцентный ген, взятый у глубоководной медузы. Мы все знаем, что некоторые глубоководные создания светятся. Так вот, этот ген, биолюминесцентный ген, был взят и добавлен в клетку млекопитающего. Это — нормальные клетки. А здесь вы видите как те же клетки светятся в темноте в лучах света с определенной длиной волны. И, как только это получилось сделать с клетками, то же самое можно сделать с организмами. Что и было сделано с мышатами, котятами. И, кстати, одни котята оранжевые, а другие — зеленые, потому что у первых биолюминесцентный ген взят из коралла, в то время как у вторых — из медузы. Это же было сделано со свиньями, с щенками, и, на самом деле, с обезьянами. А если это можно сделать с обезьянами — хотя есть огромный скачок между генетическими манипуляциями с мартышковыми и человекообразными обезьянами – если это можно сделать с обезьянами, скорее всего можно разобраться, как сделать то же самое с гоминидами, что означает, что это можно сделать с человекообразными обезьянами и людьми. Другими словами, теоретически возможно, что достаточно скоро мы сможем с помощью биотехнологий создать человеческие существа, которые светятся в темноте. Чтобы нас было легче найти в темноте.

На самом деле, уже сейчас во многих американских штатах можно пойти и купить биолюминесцентных питомцев. Это — рыба-зебра. Они обычно черно-серебрянные. Эти рыбки были генетически модифицированы так, чтобы быть желтыми, зелеными, красными, и их можно купить в некоторых штатах в США. A некоторые штаты запретили их. Никто не знает, что делать с существами такого рода. Нет такого государственного учреждения — ни EPA (агентство по охране окружающей среды), ни FDA (Управление по контролю за качеством продуктов и лекарств), которое регулировало бы генетически модифицированных животных. В результате некоторые штаты решили их разрешить, а некоторые — запретить.

Кто-то из вас, наверное, читал о рассмотрении Управлением по контролю за качеством продуктов и лекарств вопроса о генетически модифицированном лососе. Лосось сверху — это генетически модифицированная чавыча, у которой есть гены самой чавычи и гены другой рыбы, которую мы употребляем в пищу, чтобы она росла намного быстрее, но потребляла намного меньше корма. В настоящее время FDA пытается принять окончательное решение, будем ли мы скоро есть такую рыбу — будет ли она продаваться в магазинах. И, пока вы еще не сильно забеспокоились, здесь, в Соединенных Штатах, большинство еды, которую вы покупаете в супермаркетах, уже имеет генетически модифицированные компоненты. Так что, даже если это нас волнует, мы уже разрешили этому происходить в нашей стране — в отличие от Европы — без всяких законов, и даже без какого-либо уведомления на упаковках.

Это — первые клонированные животные в их видах. Внизу справа у нас Долли, первая клонированная овца, которая теперь хранится в виде чучела в музее в Эдинбурге; Ральф, первая клонированная крыса; Сиси, клонированная кошка; Снаппи, первая клонированная собака. Снаппи – аббревиатура от английского «щенок Национального Университета Сеула» — был создан в Южной Корее тем самым человеком, которого некоторые из вас могут помнить как с позором ушедшего в отставку из-за того, что он объявил о клонировании человеческого эмбриона, а на самом деле этого не сделал. Он, на самом деле, был первым человеком, клонировавшим собаку, что очень трудно сделать, поскольку геном собаки очень пластичен. Это — Прометея, первая клонированная лошадь. Это лошадь породы Хафлингер, клонированная в Италии, воистину венец клонирования, потому что множество лошадей, которые выигрывают скачки, кастрированы. Другими словами, инструмент, необходимый для того, чтобы размножать лошадей-победителей, удаляется. Но если лошадь сначала клонировать, то можно использовать как кастрированного коня, принимающего участие в скачках, так и его генетического дубликата, который станет жеребцом-производителем. Это — первые клонированные телята, первые клонированные волки. И, наконец, первые клонированные поросята: Алексис, Криста, Каррэл, Джэни и Точка-ком.

Также мы начали использовать технологию клонирования для того, чтобы спасти вымирающие виды. Это — использование животных для создания лекарств и других вещей в их организмах, которые нам нужны. Эта коза дает антитромбин — коза была генетически модицифицирована так, чтобы молекулы ее молока содержали антитромбин, который компания GTC Genetics хочет получить. Сюда же можно добавить трансгенетических свиней, уникальных свиней, из Национального института животноводческих наук в Южной Корее, этих свиней собираются использовать для создания любых медикаментов и разных промышленных химикатов, чтобы кровь и молоко этих животных вырабатывали все это, вместо того, чтобы производить это промышленным путем.

Это — два существа, которые были созданы для того, чтобы спасти вымирающие виды. Гаур — копытное животное Юговосточной Азии, находящееся под угрозой исчезновения. Соматическая клетка, клетка тела, была взята из его тела, пересажена в яйцеклетку коровы, после чего корова выносила гаура. То же самое сделали с муфлоном, вымирающим видом овцы. Его клетка была пересажена в тело обычной овцы, что, кстати, создает интересную биологическую проблему. У нас есть два типа ДНК в наших телах. У нас есть нуклеиновая ДНК — то, что все подразумевают под ДНК — но у нас также есть ДНК в наших митохондриях, энергетических хранилищах клеток. Митохондриальная ДНК передается по матери. Так что на самом деле то, что мы получаем, это не гаур и не муфлон, а гаур с коровьей митохондрией, и, следовательно, коровьей митохондриальной ДНК, и муфлон с митохондриальной ДНК другого вида овцы. Они на самом деле гибриды, а не чистые животные. И это поднимает проблему определения видов животных в эпоху биотехнологий, проблему, которую мы пока не знаем как решить.

Это чудесное создание — Aзиатский таракан. Они прикрепили электроды к его ганглиям (нервным узлам) и к его мозгу и передатчик сверху, который соединен с компьютером. И теперь, используя джойстик, можно гонять это существо по лаборатории и контролировать, идти ему влево или вправо, вперед или назад. Они создали что-то вроде робота-насекомого, жукобота. Дальше еще хуже — или, может быть, еще лучше. Это очень важный проект агентства DARPA. DARPA — это Агентство оборонных исследований. Это один из их проектов. У этих жуков-голиафов провода на крыльях. К их спинам прикреплен компьютерный чип, и их полетом можно управлять. Их можно послать налево, направо. Можно заставить взлететь. Только они не могут их заставить приземлиться. Так, они оставляют их на уровне 2,5 см над поверхностью и выключают, и жуки шлепаются на землю. И это самое близкое к посадке, что они смогли сделать.

Кстати, эта технология теперь настолько развита, что вот это существо — это моль. Моль в стадии куколки, и уже в этой стадии они вставили провода и компьютерный чип. Так что когда куколка превращается в моль, она уже готова к подключению. Провода уже внутри ее тела, их надо только подключить к технике, и получатся жукоботы, которых можно посылать на разведку. Можно поместить на них маленькие камеры, и, возможно, когда-нибудь они смогут доставлять оружие в военные зоны.

Это не просто насекомые. Это крысобот, или робокрыса, созданная Сандживом Талваром в одном из университетов штата Нью-Йорк. Опять-таки, в ней есть техника, электроды идут к ее левому и правому полушариям, на голове установлена камера. Ученые могут заставить это существо идти влево, вправо. Они проводят ее через лабиринты, контролируя, куда она идет. То есть они создали органического робота. Студенты из лаборатории Санджива Талвара задались вопросом: «Этично ли это? Ведь этого животного лишили автономии.» Я вернусь к этому через минуту.

Похожая работа была также проделана с обезьянами. Это Мигель Николелис (Miguel Nicolelis) из Университета Дьюка. Он взял ночных обезьян, подключил к ним провода так, чтобы компьютер следил за их мозгом, пока они двигаются, особенно, когда они двигают правой рукой. Компьютер следил за тем, что делал обезьяний мозг, чтобы двигать рукой в разных направлениях. Затем они подключили его к протезной руке, которую вы видите здесь, на картинке, и положили руку в другую комнату. Довольно скоро компьютер «научился», считывая мозговые волны обезьяны, заставлять руку в другой комнате делать то же самое, что делает рука обезьяны. Затем они поставили видеомонитор в клетку обезьяны, который показывал обезьяне ту протезную руку, и обезьяна очень заинтересовалась. Обезьяна заметила, что все, что она делает своей рукой, протезная рука повторяет. И она все двигала и двигала рукой, и в конце концов перестала двигать правой рукой и, смотря на экран, двигала протезную руку в другой комнате только с помощью своих мозговых волн — что означает, что эта обезьяна стала первым приматом в истории, имеющим три независимых функционирующих руки.

И это не просто технология для использования на животных. Это — Томас ДеМарс из Университета Флориды. Он взял сначала 20 тысяч, а затем 60 тысяч разъединенных крысиных нейронов — так, чтобы это были просто отдельные нейроны крысы — и поместил их на чип. Они сами сгруппировались в сеть, стали интегрированным чипом. И он использовал это как комплектующую часть механизма, который работал как имитатор полета. Так что теперь у нас есть органические компьютерные чипы, сделанные из живых самогруппирующихся нейронов. Наконец, Мусса-Ивальди из Северо-западного университета взял целый, независимый мозг миноги. Это мозг миноги. Это живой, целый мозг в питательной среде с электродами по бокам и прикрепленными светочувствительными сенсорами, помещенный в тележку — вот тележка, мозг там, в середине, и мозг используется в качестве единственного процессора. Когда вы включаете свет и направляете его на тележку, тележка двигается на свет; когда вы выключаете свет, она двигается в противоположную сторону. Она светолюбивая. Так что теперь у нас есть целый живой мозг миноги. Думает ли он мысли миноги, находясь в своей питательной среде? Я не знаю, но это полностью живой мозг, который удалось сохранить живым для выполнения задач человека.

Так что мы на стадии создания существ для наших собственных целей. Это — мышь, созданная Чарльзом Ваканти из Университета Массачусетса. Он изменил эту мышь, она генетически модифицирована, чтобы выращивать кожу, которая менее иммунореактивна к человеческой коже, и он поместил полимерный макет уха ей под кожу и создал ухо, которое можно потом взять у мыши и пересадить человеку. Генетическая инженерия вместе с полимерной физиотехнологией вместе с ксенотрансплантацией. Вот такими вещами мы сейчас занимаемся.

Наконец, не так давно Крэг Вентер создал первую искусственную клетку, он взял клетку, взял синтезатор ДНК и создал искусственный геном, затем поместил его в другую клетку — геном был не того организма, в клетку которого он его поместил — и та клетка размножилась, как другая клетка. Другими словами, это было первое существо в истории, у которого родителем был компьютер — у которого не было живого родителя. И вот журнал The Economist пишет: «Первый искусственный организм и его последствия».

Вы могли подумать, что создание жизни будет происходить вот в таком стиле. Но на самом деле лаборатория Франкенштейна выглядит не так. Вот как выглядит лаборатория Франкенштейна. Это синтезатор ДНК, и здесь, внизу, просто бутылки с А, Т, Ц и Г — четырьмя химикатами, которые составляют цепочку ДНК.

Так что мы должны задать себе несколько вопросов. Впервые в истории нашей планеты мы можем напрямую конструировать организмы. Мы можем манипулировать плазмами жизни, на беспрецедентном уровне. Это накладывает на нас серьезную ответственность. Все ли идет в правильном направлении? Правильно ли менять и создавать любые существа, которые мы хотим? Есть ли у нас право конструировать животных? Придем ли мы когда-нибудь в зоомагазин и скажем: «Слушайте, я хочу собаку с головой таксы, телом охотничьей собаки, может, немного розовой шерсти и давайте сделаем ее светящейся в темноте.» Будет ли промышленность создавать существа, которые в молоке, крови, слюне и других жидкостях тела будут производить лекарства и промышленные химикаты, которые нам нужны, и затем складировать их как органические станки? Будем ли мы создавать органических роботов, отбирая у животных независимость и превращая их в наши игрушки?

И, наконец, последний шаг: как только мы доведем до совершенства эти технологии на животных и начнем использовать их на человеческих существах, какими будут этические нормы, на которые мы сможем положиться? Это уже происходит; это вовсе не фантастика. Мы не только уже все это делаем на животных, кое-что мы уже начинаем использовать на себе.

Мы берем под контроль нашу собственную эволюцию. Мы напрямую конструируем будущее биологических видов этой планеты. Это накладывает на нас громадную ответственность, и это не только ответственность ученых и философов-этиков, которые думают и пишут об этом сейчас. Это ответственность каждого, потому что речь идет о том, какая планета и какие существа ждут нас в будущем.

Перевод: Инна Купер
Редактор: Наумс Могерс

Источник

Арсений Жиляев, художник и куратор — Look At Me

«Революция — это одно из чудес света»

В постоянной рубрике Look At Me «Мудборд» наши герои раскрывают об источниках своего вдохновения и делятся тем, что волнует их прямо сейчас. В этот раз московский художник и куратор Арсений Жиляев составил мудборд с картинами идеального коммунистического будущего, провинциальными музеями истории, освобожденными и красивыми женщинами и другими важными образами и идеями, которые вдохновляют его в последнее время.

 

Работы Арсения Жиляева

«Музей пролетарской кульутры. Индустриализация богемы»«Музей пролетарской кульутры. Индустриализация богемы»«Музей пролетарской кульутры. Индустриализация богемы»«Музей пролетарской кульутры. Индустриализация богемы»«Музей пролетарской кульутры. Индустриализация богемы»«Музей пролетарской кульутры. Индустриализация богемы»«Музей пролетарской кульутры. Индустриализация богемы»«Музей пролетарской кульутры. Индустриализация богемы»«Музей пролетарской кульутры. Индустриализация богемы»«Музей пролетарской кульутры. Индустриализация богемы»«Forthcoming dawn»«Forthcoming dawn»«Педагогическая поэма»«Радио «Октябрь»»«Сделай сам»«Сделай сам»«Rational Egoism»«Rational Egoism»«Rational Egoism»«Rational Egoism»

 

Мудборд  Арсения Жиляева

Коммунизм

Счастье

Революция

Массы

Любовь

Монументы

Женщины

Норма

Отчуждение

Интернационал

Изабель

 

 

Коммунизм У меня к слову «коммунизм» двоякое отношение. С одной стороны, «коммунизм» — будущее, которое мы конструируем сегодня. Будущее, когда мы победим, преодолеем эксплуатацию и построим общество, где все смогут максимально полно и гармонично развивать свои творческие способности. Общество максимальной свободы и справедливости. И в тоже время «коммунизм» — это травматичное прошлое сталинизма и террористических режимов, прикрывавшихся этим словом. До сих пор «коммунистические» партии — это партии, которые положительно относятся к Сталину… Новые неавторитарные левые предпочитают называть себя социалистами, хотя это слово тоже приходится делить с популистами всех мастей. Визуально «коммунизм» смыкается для меня с открытками с видами воронежскими. Тяжелыми бархатными шторами. Приподнятым настроением. Утром. Хрущевками. И гулом вагоноремонтного завода им. Дзержинского.

 

 

 

Счастье У меня нет сомнений, что коммунистическое общество будет отличаться от идеальных картинок утопистов прошлого. В нем не будет никакой уравниловки или же эксцессов индустриального общества, которыми страдали страны реального коммунизма. Это будет вечная динамика. Позитивное конструирование будущего силами всего общества. Высшая форма человеческого творчества — творчество истории. Наверное, такое состояние называется «счастье»!

 

 

Революция Конечно, революция — это одно из чудес света. И, наверное, одна из неразрешимых задач для художника, — по крайней мере того, который хочет ее репрезентировать. Даже для мудборда. По своему определению революционное действие сопротивляется опредмечиванию в конкретный образ. Обычно мы рисуем себе в голове человека в маске и с камнем в руках. Но разве можно сравнить то важнейшее для человека чувство причастности к истории и медийный образ протестующего? Безусловно, ответ отрицательный.

 

 

Массы В XX веке на авансцену выходят массы — большие общности людей, формирующиеся в ответ на запрос промышленности. Сегодня это слово употребляется реже и при это все чаще в негативном ключе. Массы чаще всего ассоциируются с обезличенной толпой индустриальной эры. В современных условиях можно говорить, например, о множествах — общностях трудящихся, не боящихся подчеркивать свои различия и стремящихся к спонтанной самоорганизованности.

 

 

Любовь

 

 

Музеи истории, монументы Нет ничего лучше, чем проснуться утром в гостинице провинциального города и отправиться в местный исторический музей, а потом осматривать достопримечательности. Если же этот город находится на территории бывшего СССР, а в музее сохранились остатки научного подхода к экспозиции и позднего модернизма, то вообще замечательно. Я готов проводить часы, читая экспликации, сопоставляя данные статистики и лица героев. С одной стороны — общие места и банальность. С другой, именно факт делает их частью нашей жизни.

 

 

Женщины Совершенно не факт, что социалистическое освобождение будет означать освобождение женщин. Да, оно может создать условия для преодоления неравенства полов. Но, видимо, будет необходима еще долгая и кровопролитная борьба. Факт остается фактом, уже сейчас влияние феминизма на искусство и культурное производство в целом большее, чем классического марксизма.

 

 

Норма Для меня является открытым вопрос о норме в идеальном обществе. С юности, после прочтения одноименного сорокинского романа, к этому понятию у меня неоднозначное отношение. «Невроз нормы» мне понятен, но вот с гармоничностью сложнее, по крайней мере изнутри сознания модернистского человека. Хотя в своей жизни я постоянно работаю над стандартами, формами социальности, которые были бы удобны для творческой деятельности, для жизни в целом. Это нормальная реакция на условия нестабильности, в которых живет современный человек и особенно художник.

 

 

Отчуждение Считается, что в условиях капиталистического производства рабочий в процессе трудовой деятельности отчуждается от продукта производства. Происходит это потому, что прибавочный неоплачиваемый продукт присваивается директором. В Советском Союзе ситуация с отчуждением была довольно неоднозначная. С формальной точки зрения средства производства перешли в коллективное пользования пролетариата, то есть прибавочный продукт возвращался на нужды работников. Но, конечно, на практике в силу комплекса проблем, составляющих специфику неудачного опыта построения коммунизма в одной отдельно взятой стране, отчуждение сохранялось. А формы эксплуатации во многом копировали передовой тейлористский опыт. В современном мире концепция отчуждения подвергается критике. С одной стороны, уже не так очевиден факт, что у человека существует первозданная сущность, от которой можно отчуждаться, скорее, человек создает свою субъективность через разного рода формирующие практики. С другой, новые типы производства и, соответственно, эксплуатации построены на формальном преодолении отчуждения. Мы живем в социальных сетях, где экзистенциальное одиночество кажется мечтой на фоне бесконечных подробностей о кошечках и личной жизни наших «друзей».

 

 

Интернационал

 

Я убежден, что когда группа людей, собравшихся вместе, поет Интернационал, — это более сложное, более возвышенное, более музыкальное и сильное переживание, чем то, которое может вызвать весь авангард вместе взятый

 

Корнелиус Кардью

 

Изабель

 

Супертест: Bugatti Chiron — TopGear Russia

Bugatti cоздала Vision GT для мира виртуальных гонок, а потом взяла и превратила его в реальную машину. Мы организовали тайную встречу с этим чудом на базе Veyron

Оказывается, проскользнуть мимо охранников – полдела. Попробуй найди одну машину в океане металла, расставленного по одиннадцати просторным выставочным залам.

Сейчас полночь. Франкфуртский салон, недавно вибрировавший фотозатворами, потными журналистами и кофе-машинами, работающими на износ, спит. Всего несколько часов назад это был гудящий улей, а теперь – самая большая и пафосная автомобильная парковка. На цыпочках мы пробираемся мимо рядов однотипных новинок, перемежающихся иногда странным неземным концептом – низким, широким, неосуществимым. Один стенд переходит в другой…

И тут я замечаю его. Оно возвышается над всем, как карбоновый сурикат. Ради этого крыла наша безумная выходка стоит всех негативных последствий. Днем я уже щупал Bugatti Vision Gran Turismo, отстояв, как полагается, очередь. Но мне мало тех десяти кратких секунд, мне хочется еще. Я хочу свидания тет-а-тет, чтобы полюбоваться дизайном, изучить ювелирные детали и запечатлеть все на камеру, пока остальной мир занят сном.

За очевидно гоночными деталями – антикрылом, сплиттером, одноместным салоном – скрывается следующая глава возрождения Bugatti. Это – сын Veyron, которому суждено занять место на вершине автомобильного мира. Или, как прямо сказал глава Bugatti, Вольфганг Дюрхаймер: “Мы конструируем самый быстрый, самый эксклюзивный, самый роскошный и самый мощный серийный суперспорткар”. Вот это задачка.

Автомобиль создавался для проекта Vision Gran Turismo. Скоро его можно будет скачать и покататься в PlayStation. Но в Bugatti пошли дальше и собрали полноразмерную версию, сконструированную столь дотошно, что хоть сейчас можно начинать производство. Дизайн целиком создавался на компьютере, без глиняной глыбы, а сборку начали в апреле. Что отличает Bugatti от других шоу-каров Vision GT, так это проработка элементов. Найдите ресурсы, и можно запускать конвейер.

Ни один воздухозаборник не поставлен ради фана.
Ни один спойлер не придуман просто так

“Мы уже давно мечтали сделать такую вещь. Нам был нужен лишь хороший повод, правдоподобная причина. Gran Turismo стала этим толчком, – сказал мне Саша Селипанов, креативный глава отдела кузовного дизайна. – Мы смогли показать наши идеи и мысли о том, каким будет следующий шаг в дизайне Bugatti”.

С самого начала поражают пропорции. Veyron всегда был качком с бычьей шеей, но это… Это нечто совершенно иное. Передний сплиттер тянется вперед, боковые – вширь, а антикрыло – назад и вверх. Это карикатура на суперкар, нечто выкопанное из самых глубин воображения. Но лишнего нет. Ни один заборник не добавлен ради фана, ни один спойлер не поставлен просто так.

“Сейчас каждый старается перещеголять другого в фантастике показателей и технологий. Мы пошли другим путем и подумали: «Если нам представится шанс участвовать в гонках на одной из наших машин, что мы сделаем?» И сделали: убрали вес, сняли лишнее, – говорит Ахим Аншайдт, глава дизайна Bugatti. – Здесь все серьезно. Каждый сантиметр просчитан. Каждый элемент оправдан, его можно использовать для гонок”.

Под карбоновым кузовом – внутренности Veyron. Восьмилитровый W16 с четырьмя турбинами полностью функционален. Как говорит Фрэнк Хейл, главный экстерьерщик Bugatti, в какой-то мере карикатурную форму диктуют мотор и трансмиссия: “Мотор у нас стоит прямо перед задним мостом, а коробка – на носу, для идеальной развесовки. Это дает нам широкий салон. И определяет архитектуру. Пропорции машины связаны с мощностью”.

Ах да, мощность. Ведь это, в конце концов, Bugatti. Нам известно, что концепт оснащен настоящим W16, но только для того, чтобы закатываться и скатываться со стенда. В ближайшее время испытаний на 300 км/ч не предвидится. Однако есть теоретическая мощность, которую огласят, когда концепт будет доступен в Gran Turismo. Используя этот таинственный показатель и компьютерные модели, Bugatti смогла пройти теоретические круги по Ле-Ману за 3 минуты 19 секунд.

Конечный результат – естественно, полноценный серийный автомобиль, который по слухам уже назван Chiron. Когда мы его увидим, пока не известно, но Дюрхаймер официально заявил, что “в не очень далеком будущем”. Мы бы сказали, в начале следующего года. И, учитывая моду, добавили бы, что это будет гибрид.

Что ж, это впереди. А пока Bugatti бесконечно красив с любого ракурса. Стоит тебе начать двигаться, и форма изменится, взгляд бежит все дальше, прыгая с точки на точку. Ты начинаешь робеть от его величия.

По мнению Селипанова, в этом вся фишка: “Мы хотели сделать суперзапоминающийся проект. Посмотрите на прототипы LMP1 и машины Ф-1, от обилия аэродинамических деталей в них нет ощущения цельности.

Они захватывающе красивы, но не складываются в образ. Уходя от нашего автомобиля, вы точно помните, как он выглядит анфас, в профиль и сзади”. И он прав. Именно эти четыре ракурса – фас, профиль, вид сверху и сзади – лучше всего дают понять, как будет выглядеть Veyron 2.0. Шеф дизайна Аншайдт перечислил все элементы, которые нам предстоит увидеть еще раз. “Восемь глаз и подкова на морде. Динамичная линия профиля. Сильная продольная ось и выраженные горизонтали”.

Замена “фонтану Треви” от Bugatti на раннем этапе проектирования была самогонным аппаратом

Мы-то думали, что это стиральная машина с открытой дверцей… но Bugatti имела в виду другое

Заднее антикрыло не похоже на бэтменское, но Брюс Уэйн явно присутствовал в коллаже

Туманно, но многого он рассказать не может. Тем не менее две вещи очевидны. Во-первых, если убрать все, что увеличивает прижимную силу, а также крыло и стикеры, то увидишь новый Bugatti. Более агрессивный, острый, продвинутый во всех областях. Во-вторых, даже без обвеса аэродинамика совершенно не такая, как у предшественника.

Дуги по бокам (имитирующие роспись Этторе Бугатти, кстати) вмещают изогнутый радиатор. Идеальное сочетание формы и функции. А воздух, который заглатывается через решетку на носу и нижний заборник, выходит через дыры на капоте и по верху арок. Фары – тоже воздухозаборники, они проводят холодный воздух к передним тормозам, после чего тот выводится по бокам.

Салон тоже предельно функционален, но есть оттенок непринужденности Bugatti. Центральная консоль повторяет дугообразный мотив профиля, на ней тонкой полос-кой распределены тумблеры, которые удобно включать в гоночных перчатках. Голубая замша на сиденье и руле? Специальная, легкая, шероховатая и ультрапрочная, из которой делают ботинки для Ф-1. Два выгнутых экрана – один на руле и один за ним – выводят всю нужную информацию прямо под нос. А еще изображения с камер на кузове, чтобы пилот точно знал, где находятся соперники. Чем дальше, тем больше гениальных штрихов. В крыше есть панель, чтобы быстро вынуть пилота при аварии. 16 винтов на крышке горловины бака означают число цилиндров. А плашка на порогах – автограф Кадзунори Ямаути, мистера Гран-Туризмо.

Около пяти утра, мигая, зажигается полоса ламп. Нам не надо повторять дважды, мы собираем аппаратуру и ускользаем в темноту франкфуртского утра. Все получилось, я добился свидания и узнал все, что хотел. Это не наспех сляпанный концепт, чтобы потешить публику. Это – обнаженное будущее Bugatti.

ТЕКСТ: ДЖЕК РИКС / ФОТО: УИЛСОН ХЕННЕССИ

Конструируем держатель для фото: веселый барашек

На дворе летние солнечные деньки, и, конечно, ребенка сложно удержать дома, да это и не нужно. Помимо солнечных ванн, на улице малыша ждет масса интересных развлечений. Но лета без дождливых дней не бывает, так что лучше заранее запастись идеями, чем занять чадо дома.

На этот раз я расскажу, как сделать эксклюзивный держатель фото в виде барашка из ватных палочек.

Вам потребуется:

• ватные палочки;
• ножницы;
• белая плотная бумага;
• карандаш;
• клей ПВА;
• ленточка;
• две деревянные прищепки.

Начнем с того, что на картоне нарисуем овал. Это тело барашка, дорисуем к нему яйцеобразной формы голову. Следите, чтобы голова была пропорциональна туловищу, но учитывайте, что в конечном виде туловище станет больше, за счет наклеенных на него ватных палочек.

Затем берем ножницы, вырезаем заготовки и откладываем их в сторонку.

Теперь нам понадобятся ватные палочки. Отрезаем от них кончики. Удобно резать одновременно несколько палочек (3-4 шт.) – если резать по одной, то процесс окажется очень долгим.
Достаем клей, заготовку для туловища и смазываем край заготовки. Аккуратно по кругу выкладываем кончики ватных палочек.

Затем наносим клей уже на палочки. Если вы используете ПВА, наносите его как можно больше, иначе клей быстро впитается и следующий слой ватных палочек приклеится недостаточно крепко.

Также полукругом выкладываем следующую порцию.

В итоге мы должны получить вот такое туловище.

Затем возьмем небольшой кусочек ленточки, завяжем бантик и посередине проклеим его клеем, чтобы в будущем он не развязался. При высыхании ПВА станет прозрачным, так что не оставит пятна на ленточке.

Теперь берем заготовку для головы, рисуем вот такую простенькую, но симпатичную мордочку.

Затем приклеиваем три ватных палочки наверху, посередине.

Сверху на клей приклеиваем бантик.

Подклеиваем по бокам ушки, так, чтобы они были как бы длиннее других трех приклеенных палочек. Голова готова!

Теперь берем тело барашка, промазываем клеем место, куда планируем приклеить голову, и прикладываем ее сверху. Даем барашку подсохнуть.

Достаем наши прищепки, кладем их «ножками» вниз. Намазываем клеем с одной стороны и прикладываем их к обратной стороне туловища барашка.

Вот и все, наш барашек готов! Поделку можно использовать как украшение интерьера, или как держатель для фотографий или рисунков вашего малыша!

Дизайн для будущего Когда будущее безрадостно

«Если вы будете следовать ему хотя бы в общих чертах, то заметите, что текущие исследования систем земледелия в значительной степени сосредоточены на двух больших проблемах», — Ленора Дитцлер, «пиксельный фермер», который использует цифровое моделирование для планирования производства продуктов питания, утверждает в своем эссе-каталоге для «Сельская местность, будущее»: «как накормить всех на этом перегруженном земном шаре и как сделать это так, чтобы земля не стала непригодной для жизни». Критикуя монокультурные, истощающие почву методы современного сельского хозяйства, она указывает на биоразнообразные модели земледелия, которые не требуют огромных участков земли и овощей, высаженных в один ряд, вместо этого планируют насаждения группами с более высоким разрешением, что является средством производства, которое требует меньше удобрений.

Для тех, кто думает, что дизайн в основном состоит из таких вещей, как стулья и организация внутреннего пространства, эти темы и предложения могут показаться выходящими за рамки обычного мира дизайнера. Но дизайнеры и архитекторы всегда заботились о технических границах своих дисциплин, и теперь вопрос заключается в том, примут ли большинство из них — или даже самые влиятельные из них — в конечном счете участие в глобальном движении, которое воображает, что общество работает на совершенно иных принципах. источников энергии, чем те, от которых мы в настоящее время зависим, а именно ископаемое топливо.В широко распространенном прошлогоднем эссе «Дизайн и зеленый новый курс» Билли Флеминг, профессор ландшафтной архитектуры Пенсильванского университета (и, не случайно, директор школьного центра Макхарга), подверг критике статус-кво мир дизайна, который заявлял о «зеленых» амбициях, но не мог справиться с фундаментальными проблемами изменения климата: «Нам не нужны игривые дизайнерские предложения», — написал он. «Нам нужны высокоэффективные проекты — прототипы надежного будущего, которое нам обещали.

По мере того, как мы представляем себе (преждевременно) несколько способов выхода из кризиса Covid-19 — и другой мир, в который мы попадем — дизайн дает примеры того, как эта область может быть одновременно очень актуальной и профессионально неспособной термин мышление. Ковид-19, в конце концов, является зоонозным заболеванием, таким как атипичная пневмония или лихорадка Эбола, и это результат разрушения среды обитания животных, с которыми люди не должны вступать в контакт, слишком близко подходить к нашему скоту в результате чрезмерного земледелия и развития. — проблемы, в решении которых не последнюю роль сыграл дизайн.Это остается нерешенным. Но некоторые из временных исправлений социального дистанцирования и карантина также стали результатом дизайнерских инноваций. В Италии есть площади, разделенные на площади для физического сбора без физической близости; Окна из оргстекла, которые помогают людям держаться подальше друг от друга; социальное одеяло для пикника с отдельными зонами отдыха на расстоянии около шести футов друг от друга и так далее. Поверхностная изобретательность всего этого, однако, менее сильна в городах, где погибли десятки тысяч людей, где современный дизайн помог создать рынки жилья, которые втиснули множество людей во все более уменьшающееся количество квартир по непомерным ценам, при арендной плате люди все больше не могут себе позволить. платить.Если дизайн всегда заключался в том, чтобы смотреть вперед — и делать это с надеждой, что то, что грядет, будет лучше, чем то, что было раньше, — то теперь он также должен оглядываться назад с сожалением о том, что наша жизнь, в конце концов, не улучшилась. всем нашим расширением и ростом. Может ли дизайн сделать нашу жизнь лучше, в то же время коренным образом изменив смысл своего существования? Нам нужно будущее, характеризующееся не только небольшими вмешательствами, но и крупномасштабными инициативами, учитывающими дизайн антиутопии, отчасти созданный для нас.(И что «мы» раздроблены, неравны, разделены расой, географией, языком и классом.) Если дизайн должен быть о том, как нам жить лучше, он также должен быть о том, как мы выживаем.

Будущее дизайна | Architectural Digest

Значительная часть человеческого прогресса за последнее столетие была великолепной. Технологии, которые доставляют информацию в самые отдаленные уголки мира, и медицина, которая излечивает болезни, которые когда-то считались неизлечимыми, — все это признаки того, чего могут достичь люди. Инновации, меняющие правила игры, — это то, в чем мы нуждаемся больше прямо сейчас.Всего за 10 лет, чтобы сократить наши глобальные выбросы углекислого газа на 45 процентов (или больше), нам нужны беспрецедентные и далеко идущие решения для различных отраслей, политики и всех секторов общества. К счастью, дизайнерское сообщество идет впереди кривой.

«Нам необходимо найти междисциплинарные решения серьезных проблем нашего времени, чтобы продолжать жить и процветать на этой планете», — говорит Кьетил Тредал Торсен, основатель Snøhetta, чьи замечательные энергоэффективные здания представлены ниже.Это потребует непредвзятости, «чтобы изменить наше понимание того, что уродливо и что прекрасно», напоминает он нам, и «пересмотреть наши эстетические предпочтения».

Хотя архитекторы и дизайнеры не могут решать сложные глобальные проблемы в одиночку, они являются одними из самых важных игроков в этой решающей битве Здания, которые производят больше энергии, чем они используют, городские коридоры биоразнообразия и устойчивые конструкции, способные противостоять экстремальным погодным условиям и Мигрирующие популяции представляют собой систематические изменения, которые начинают проявляться.Такое критическое мышление создаст импульс движения вперед, необходимый нам для возрождения нашего мира, сделав его более справедливым и здоровым — как для людей, растений, так и для животных.

Назовите это эффектом Airbnb: туристы во всем мире так долго говорят о стерильном, неаутентичном дизайне. Путешественники завтрашнего дня хотят чувствовать себя культурно погруженными в места, которые они посещают. В результате отели и рестораны сосредотачиваются на аутентичности и региональном и гиперлокальном контексте, выраженном через архитектуру и интерьеры, чтобы улучшить впечатления посетителей. В отеле Peter & Paul в Новом Орлеане вплетение отеля в местную ткань имело важное значение для его успеха. Это означало «заглянуть в прошлое, чтобы найти сердце этого места, и использовать историю для создания впечатлений, которые уходят корнями в душу, но в то же время связаны с валютой сегодняшнего дня», — объясняют Ари Хекман, партнер-основатель и главный исполнительный директор ASH NYC, и Уилл. Купер, партнер и главный креативный директор. «Хорошо спроектированное пространство должно казаться менее надуманным и более эмпирическим».

Фото предоставлено отелем Peter & Paul

Однако проблема не только в окружающей среде; наше здоровье и благополучие также находятся в опасности из-за факторов стресса вокруг нас.По этой причине здоровье начинает учитываться во всех аспектах дизайна. Подход к городам и транспорту становится все более ориентированным на человека, предлагая пешеходные и велосипедные возможности, гибкость и меньшее загрязнение окружающей среды. На рабочем месте такие вещи, как качество воздуха, температурный комфорт и инклюзивность, помогают повысить производительность. И по мере улучшения нашей способности собирать и развертывать большие данные мы будем использовать их для целенаправленных вмешательств, которые будут поддерживать наше эмоциональное и физическое здоровье.

Доступ к природе также будет иметь жизненно важное значение, поскольку вертикальные сады, городские леса и задние дворы с биоразнообразием станут нормой.Дело не только в красивом пространстве: доказано, что общение с природой помогает людям быстрее выздоравливать, студенты лучше учатся, а сотрудники становятся более продуктивными. И попрощайтесь со стерильным, неаутентичным дизайном: спрос на иммерсивную, контекстуальную архитектуру и опыт замедлит развертывание унылых отелей и торговых центров, которые можно было бы разместить где угодно в США. Технологии, конечно же, будут продолжать проникать в нашу жизнь, делая наши дома еще более важными источниками передышки от шума внешнего мира.Но по мере того, как наши приборы становятся все более подключенными, присутствие технологий дома отойдет на задний план.

Спекулятивный дизайн: 3 примера дизайнерской фантастики

У дизайнера (по сути) три работы:

1. Создать
2. Решайте проблемы с помощью того, что они создают
3. Не поддавайтесь желанию закричать, когда клиент говорит: «Можете ли вы сделать это треском?» в миллионный раз.

Но часто бывают настолько большие проблемы, что найти решение для них становится трудно, если не невозможно.Такие проблемы, как финансовые кризисы, экологические катастрофы и политические раздоры, — это не то, для чего вы можете просто сесть и разработать решения… верно?

Встречайте спекулятивный дизайн.

Спекулятивный дизайн — это метод проектирования, направленный на решение крупных социальных проблем и взгляд в будущее, а также на создание продуктов и услуг для этих сценариев. НО, как и все в дизайне, концепция немного сложнее, чем кажется.

Давайте рассмотрим спекулятивный дизайн, его происхождение и несколько замечательных примеров того, как он работает.

Что такое спекулятивный дизайн?

Спекулятивный дизайн — это процесс решения больших социальных проблем с помощью процессов и систем проектирования.

«Там, где типичный дизайн рассматривает мелкие проблемы, спекулятивный дизайн расширяет масштабы и пытается решить самые большие проблемы в обществе».

Термин был придуман Энтони Данном, профессором и руководителем программы дизайнерских взаимодействий в Королевском колледже искусств, и Фионой Раби, профессором промышленного дизайна Венского университета прикладных искусств.Эти двое популяризировали эту концепцию в своей книге «Умозрительное все: дизайн, мечты и социальные мечты ».

Из книги:

«[Спекулятивный дизайн] процветает благодаря воображению и направлен на то, чтобы открыть новые перспективы для того, что иногда называют коварными проблемами, для создания пространства для дискуссий и дебатов об альтернативных способах существования, а также для вдохновения и поощрения воображения людей. Предположения о дизайне могут стать катализатором коллективного переосмысления нашего отношения к реальности.

По словам Данна и Рэби, дизайнеры должны не только решать проблемы сегодняшнего дня, но и заглядывать в будущее и задаваться вопросом: «Как мы можем решать будущие проблемы с помощью дизайна?»

В то время как типичный дизайн рассматривает мелкие проблемы, спекулятивный дизайн расширяет масштабы и пытается решить самые большие проблемы в обществе. Он ищет ответы на такие вопросы, как:

• Как дизайн должен влиять на весь мир?
• Как создать более здоровую экосистему?
• Что мы можем сделать, чтобы повлиять на будущие культуры?
• Как технологии будущего могут повлиять на наши продукты и услуги и наоборот?
• Что не мы хотим увидеть в будущем?

Спекулятивный дизайн пытается представить, каково было бы проектировать без текущих ограничений технологий, культуры и политики.

«Умозрительный дизайн дает дизайнерам возможность расширить свое воображение и разработать новые системы и прототипы для будущего».

Важно отметить, что здесь мы не говорим о том, что предсказывает будущее. Как отмечают в своей книге Рэби и Данн, те, кто пытаются предсказать будущее, часто ошибаются.

Вместо этого спекулятивный дизайн направлен на то, чтобы представить все возможные варианты будущего, которыми мог бы быть .Для этого в книге представлена ​​таксономия возможных вариантов будущего.

Эти варианты будущего могут быть вероятными, правдоподобными, вероятными и предпочтительными. Любой хороший пример спекулятивного дизайна должен подпадать под одну из этих областей. Эти возможные варианты будущего — это линзы, используемые для лучшего понимания настоящего и того, что мы хотим и не хотим видеть в нашем будущем как общество.

Все, что находится за пределами этих вариантов будущего, находится в области фантастики — нечто, что спекулятивному замыслу неинтересно исследовать. Скорее, они хотят увидеть, что можно создать, и изучить отношение общества к этому творению.

Преимущества умозрительного дизайна

По мере стремительного развития технологий компании и бренды должны убедиться, что они находятся в лучшем положении, чтобы адаптироваться и расти вместе с этими достижениями. Это означает внедрение инноваций в любую отрасль, в которой они могут работать, что позволит им завоевать большую часть будущих рынков. В конце концов, на большинстве технологических рынков победитель получает все.

Это тоже не абстракция. Такие организации, как Visa, Pepsi, Ford и даже НАТО, начали нанимать писателей-фантастов, чтобы они помогали им создавать более инновационные продукты и стратегии. Все они осознают важность опережения в плане технологий и услуг.

А в сочетании с более конкретными методами проектирования спекулятивный дизайн может стать невероятно полезным инструментом для бизнеса и даже правительства.

Например, в 2015 году Управление науки правительства Великобритании заключило партнерское соглашение с Strange Telemetry, исследовательской консалтинговой компанией, которая использует спекулятивный дизайн, чтобы изучить «вызовы и возможности стареющего общества».

Принцип работы был прост: Strange Telemetry придумал различные концепции и прототипы для потенциальных будущих сценариев, а затем спросил участников, как они отреагируют на эти концепции.Это упражнение дало политикам более четкое представление о том, чего их избиратели хотят — и не хотят — от будущей политики и технологий.

(Для полной информации об исследовании обязательно ознакомьтесь с полным отчетом здесь. )

Проблемы со спекулятивным дизайном

Несмотря на то, что спекулятивный дизайн предлагает множество возможностей для творчества дизайнеров, у него есть несколько недостатков, а именно сложность его продажи.

Поскольку спекулятивный дизайн предполагает риск и расширение границ возможного, компании и предприятия с меньшей вероятностью будут инвестировать в него.Это ограничивает дизайнеров от возможности сделать этот смелый выбор, поскольку не так много компаний готовы финансировать эти проекты

Согласно Данну и Рэби, на протяжении всей истории произошли три ключевых изменения, которые сделали существование спекулятивного замысла «более трудным и менее вероятным».

• Рыночные силы. Начиная с 1980-х годов дизайн стал все более и более коммерциализироваться. Спекулятивный дизайн и его дизайнеры «расценивались как несовместимые с потенциалом дизайна для создания богатства.«Дизайн стал инструментом для зарабатывания денег, а не формой искусства и средством социальных изменений.
• Распыление. Согласно Спекулятивному всему, общество стало более раздробленным, с большим упором на индивидуальные достижения и действия, а не на достижения сообщества в целом. Меньше спроса на дизайн, который решает более серьезные социальные проблемы.
• Пессимизм. Согласно Рэби и Данну, мечты 20-го века были «понижены» до надежд.Когда в центре внимания оказались более широкие проблемы, такие как изменение климата и финансовая катастрофа, молодое поколение стало более пессимистично относиться к будущему. В конце концов, зачем планировать то, что может и не произойти?

Боже, это темнее моего утреннего кофе. Вот очищающее средство для неба.

А, намного лучше. Где мы были?

Ключевые изменения в мире экономики и дизайна резко ограничили возможности дизайнеров в целом участвовать в спекулятивном дизайне.

«Спекулятивный дизайн работает для решения проблем и ответов на сложные вопросы, которые мы в настоящее время создаем для себя».

Это простая экономика: если на это нет спроса, нет и очевидной причины для его предложения. Это означает, что тип вещей, которые дизайнерам разрешено создавать, ограничен практическим результатом. Поскольку спекулятивный дизайн связан с разрушением и созданием идей на основе вещей, которые могут еще не существовать, к нему относятся с осторожностью компании, которые не хотят рисковать более смелыми идеями.

Но значит ли это, что вы должны полностью игнорировать спекулятивный замысел?

3 отличных примера спекулятивного дизайна

Чтобы дать вам лучшее представление о спекулятивном замысле в действии, давайте рассмотрим три примера.

Они варьируются от знакомых до восхитительно странных, но в целом они дают вам хорошее представление о том, что такое спекулятивный замысел и его влияние на общество.

1. Звездный путь

Помимо сражений с клингонами и походов туда, где раньше не бывал ни один человек, шоу было переполнено идеями и концепциями, которые оказали глубокое влияние на современные технические разработки.

Каждая серия показывала миллионам зрителей, на что способны такие технологии, как планшеты…

… сотовые телефоны …

… телеконференции …

… и многое другое!

Ученые НАСА даже официально заявили, насколько сильно шоу повлияло на их исследования.

И хотя до появления притягивающих лучей и лазерных пушек нас отделяет еще несколько лет, мы можем предвидеть появление этих технологий с умозрительным дизайном.

2. Айфон

В 2007 году Apple объявила о создании iPhone, продемонстрировав тем самым силу спекулятивного дизайна в большом масштабе.

Когда был представлен iPhone, на рынке не было ничего подобного, поэтому команде дизайнеров Apple пришлось разработать весь процесс UI/UX с нуля. Это означает, что нужно отвечать на такие вопросы, как:

.

• Какое влияние этот интерфейс окажет на будущих пользователей?
• Как это повлияет на технологии будущего?
• Как будет выглядеть поток/путешествие пользователя?
• Как часто пользователи разбивают экран, уронив телефон на пол в баре? (Хорошо, может не этот)

Результатом стала технология, которая полностью перевернула рынок мобильных телефонов и изменила то, как все взаимодействуют со своими телефонами.

Компания Apple вышла за рамки того, что считалось возможным с мобильными устройствами, и разработала концепцию, основанную на этом. При этом они полагались на спекулятивный дизайн, чтобы создать совершенно новый и инновационный продукт — и добиться большого успеха.

4. Вопрос десяти тысячелетий

Дизайнеры знают, как создавать продукты и услуги для современных клиентов. Они могут даже расширить эту сферу и дизайн для людей через несколько лет или, может быть, даже через несколько десятилетий.

Но есть вещи, которые нужно проектировать на протяжении целых тысячелетий.

Это проблема, с которой сталкиваются проектировщики и ученые, выясняя, как обращаться с экспериментальным заводом по изоляции отходов (WIPP) в Нью-Мексико — единственным подземным хранилищем радиоактивных отходов в Соединенных Штатах.

Ядерные отходы опасны и опасны для жизни, если мы вступим с ними в тесный контакт. Таким образом, ученым необходимо выяснить, как разработать системы для будущих обществ и культур, чтобы признать опасность WIPP и смертоносного излучения внутри него.

Конечно, это должно быть так же просто, как разбросать несколько черепов и скрещенных костей или символы биологической опасности вокруг области… правильно?

Нет, если учесть тот факт, что WIPP будет оставаться опасным для жизни людей в течение 10 000 лет.Этого времени более чем достаточно для развития языка, культуры и общества.

Мы понятия не имеем, как будет выглядеть человеческая жизнь в то время. Скорее всего, у них появятся новые культуры, системы и языки. Символы и знаки сегодняшнего дня, скорее всего, покажутся им тарабарщиной.

Так как же разработать систему предупреждения для людей в таком далеком будущем? Предлагается несколько дизайнов:

• Создание псевдорелигиозной организации для передачи историй и традиций, чтобы избежать этого района
• Разработка кошек, которые светятся под воздействием радиации
• Резкое изменение ландшафта вокруг WIPP, чтобы продемонстрировать опасность этого района (см. изображение ниже)

Этот фрагмент спекулятивного дизайна работает для решения проблем и ответов на сложные вопросы, которые мы в настоящее время создаем для себя.А именно, как нам предупредить будущие поколения об опасностях, которые мы создали?

Чтобы узнать больше по этой теме, обязательно ознакомьтесь с выпуском подкаста 99% Invisible на эту тему, а также с этим видео Vox, посвященным этой проблеме.

Вам подходит?

Спекулятивный дизайн дает разработчикам возможность расширить свое воображение и разработать новые и расширяющие границы системы и прототипы для будущего.

И хотя на сегодняшнем рынке это может быть непросто продать, предприятия и правительства начинают осознавать его ценность. Даже крупные корпорации, такие как пользователь Google, явно посвящают время своим сотрудникам изучению спекулятивного дизайна. Результатом стали чрезвычайно успешные продукты, такие как Google Maps и Gmail.

«Благодаря большему количеству спекуляций на всех уровнях общества и изучению альтернативных сценариев реальность станет более податливой, — говорят Рэби и Данн, — и, хотя будущее невозможно предсказать, мы можем помочь создать уже сегодня факторы, которые увеличат вероятность более желаемого будущего.

Используйте комплект пользовательского интерфейса Form, чтобы начать свой следующий дизайн-проект.

Хотите узнать больше о будущем дизайна?

Будущее дизайна. Как бы интригующе это ни звучало, будущее… | by Suraj Srinivasa

Как бы интригующе это ни звучало, будущее дизайна, как мы знаем, вряд ли будет таким, каким мы его видим. Дизайн прошел долгий путь в том, как он обрабатывается и воспринимается, от простого карандаша и бумаги, являющегося небольшой практикой в ​​огромных компаниях, до компаний, ориентированных на дизайн, с подходом, ориентированным на дизайн, и дизайн-мышлением на каждом этапе.

Дизайн изменил подход к любой проблеме и в будущем будет меняться еще более радикально. У меня мало мыслей о том, как изменится область дизайна, и вопрос в том, готовы ли мы адаптироваться к этому будущему дизайна?

Раньше мы рассматривали графический дизайн, промышленный дизайн или интерактивный дизайн как области дизайна, и в мире существовало конечное количество ремесел. Теперь мы начинаем видеть, что дизайн используется повсеместно. Определение дизайна в целом со временем размывается.Дизайн будет больше, чем графика и интерфейсы. Одним из таких примеров является организационный дизайн, когда мы думаем о чем угодно, от дизайна культуры внутри организации до того, как эти организации устроены сами по себе с точки зрения структуры, работы, пространств и всего остального.

Определение дизайна в целом со временем размывается. Дизайн будет больше, чем графика и интерфейсы.

Если мы решаем сегодняшние проблемы с помощью карт путешествий, карт эмпатии и MVP, мы, вероятно, не сосредоточены на отдаленном будущем.Будущее дизайна заключается в том, чтобы выйти за рамки проектирования для решения сегодняшних проблем. Будущее включает в себя инструменты и методологии, основанные на стратегическом предвидении и мышлении о будущем, такие как планирование сценариев, картирование тенденций, инструменты системного мышления и т. д., которые не только улучшают взаимодействие с пользователем в его текущем потоке, но и направляют пользователя к лучшему потоку взаимодействия с пользователем, используя сам дизайн. . Дизайн в будущем не будет заставлять пользователя чувствовать себя комфортно, делая все, что он делает, проще. Это приведет пользователя к другому и более удобному пути, которого он не знает.

Нам нужно провести мозговой штурм и использовать конструктивную критику, выяснить лучшие и худшие идеи. Этот процесс означает, что мы следуем за лучшей идеей, как только она у нас появляется, независимо от того, исходит ли она от самого старого дизайнера в компании или от самого нового. Большинство компаний в современном корпоративном мире так не думают. Они иерархичны, что препятствует инновационным изменениям и прогрессу, исходящим от более молодых. Поскольку дизайн становится неотъемлемой частью корпораций и крупного бизнеса, нам необходимо интегрировать этот стандартизирующий элемент дизайн-мышления в нашу работу, чтобы продолжать развиваться.

Нам необходимо подготовиться к изменяющемуся характеру отрасли, чтобы создать более прочную конструкцию для будущего. Мы склонны быть скромными людьми, более заинтересованными в том, чтобы оказывать влияние на нашу работу, а не заниматься политикой или зарабатывать деньги. Тот факт, что мы все больше работаем в корпоративном мире, означает, что нам придется осваивать новые наборы навыков, а именно навыки общения. Мы склонны терять голос в этой корпоративной среде, поэтому нам нужно лучше выражать свое мнение и представлять свою точку зрения. Невозможность представить наши проекты так же хороша, как и отсутствие проектирования. Мы должны сбалансировать нашу скромность и изоляцию с необходимостью демонстрировать нашу работу с большей уверенностью и громче.

Нет больше изоляции

Поскольку параметрический дизайн на основе ИИ позволяет разработчикам быстро и легко создавать миллионы вариантов дизайна, большая часть нашей производительности резко возрастет. Внезапно мы сможем исследовать огромное количество альтернативных направлений за долю времени, которое нам нужно сегодня. Пока ИИ остается более логичным и менее творческим, дизайнерам не нужно беспокоиться о том, что ИИ возьмет на себя их работу.

Помимо угрозы рабочим местам дизайнеров, Machines нужны дизайнеры в области ИИ и машинного обучения, например, ИИ предлагает возможности для разработки взаимодействия между ними, приложений на основе ИИ и взаимодействия между ИИ и людьми. Вся область ИИ расширяется в геометрической прогрессии, и проектирование роботов станет рутиной в будущем, и готовы ли мы к этому? Мы еще не перешагнули порог, когда машинное обучение стало доступно широкому дизайнерскому сообществу, но когда оно станет реальностью, оно изменит представление о дизайне для всех.

Мы еще не перешагнули порог, когда машинное обучение стало доступно широкому сообществу дизайнеров. Еще нет.

Люди и роботы станут частью одной системы проектирования

Доступные технологии, расширение дизайнерского сообщества и областей дизайна, прорывные инновации в области машинного интеллекта меняются с бешеной скоростью, но возможности, доступные дизайнерам, и культура дизайна не изменились. удалось не отставать. Если мы не готовы принять изменения в процессе и экспериментировать над каждым проектом, это остановит весь аспект работы дизайнеров.Нам нужны дизайнеры, которые могут раздвинуть границы дизайна и постоянно фокусироваться на инновациях в дизайне и создавать дизайны, которые ведут нас в наше будущее.

Мы ❤️ Конкурс ветеранов по дизайну булавок

Мозговой штурм и дизайн

При планировании дизайна булавки подумайте как о форме, так и о функции. Булавки могут быть разных форм, стилей и цветов. Штифты могут даже сгибаться и двигаться. Возможности 3D-дизайна безграничны.Используйте приведенные ниже темы, чтобы провести мозговой штурм по дизайну булавки.

Идея для мозгового штурма

ГРАФИЧЕСКАЯ СВЯЗЬ

Изображение стоит тысячи слов, и вы можете включить одно из них в свой дизайн булавки. Подумайте о типах символов и изображений, которые вы можете использовать в своем дизайне. Какие символы представляют ветеранов и/или благодарность? Как вы будете включать их в свой 3D-дизайн?

Идея для мозгового штурма

ТЕКСТ

Будет ли ваш пин иметь текст? Если ответ «да», что скажет ваш пин и как он будет передавать ваше сообщение? Будете ли вы использовать буквы, шрифт Брайля или что-то еще? Будете ли вы использовать существующий шрифт или создадите свой собственный? У вас ограниченное пространство, поэтому выбирайте буквы/слова с умом.

Идея для мозгового штурма

МЕХАНИЧЕСКИЙ МЕХАНИЗМ

Булавки могут болтаться, качаться, раскачиваться, скользить и вращаться. Будет ли ваш дизайн включать в себя движение? Висячие булавки обычно имеют удлинение от основания булавки, которое отходит от небольших петель цепочек. Шпильки используют пружину для создания своего хихикающего движения. Скользящие штифты имеют часть, которая скользит вперед и назад по основанию штифта.Штифты Spinner имеют части, которые могут вращаться на 360 градусов. Какой тип движущейся булавки вы выберете и как ваш дизайн сделает это возможным?

Идея для мозгового штурма

ПРЕДНАЗНАЧЕННЫЙ ЦВЕТ

Используете ли вы пастельные тона, основные, яркие или темные цвета, выбор цвета может иметь значение. Например, светло-красный или розовый часто символизируют любовь, а красный, белый и синий — свободу.Преднамеренное использование цвета вашей 3D-печати может придать дополнительный смысл вашей булавке.

Идея для мозгового штурма

ПЛОСКОЕ ИСКУССТВО против СКУЛЬПТУРНОГО

Трехмерные объекты имеют ширину, высоту и глубину. Как вы будете изменять размер своей высоты, ширины и глубины, чтобы воплотить свою идею булавки в жизнь? Будет ли ваша булавка плоской или выскочит, как трехмерный скульптурный объект?

Идея для мозгового штурма

ПЕЧАТЬ НА МЕСТЕ

Модели для печати на месте — это уникальные 3D-модели с шарнирами, звеньями и соединениями, которые создают подвижные детали в одном отпечатке. Благодаря этому стилю дизайна ваш штифт может изгибаться и двигаться. Если вы хотите, чтобы ваш значок был мобильным, печать на месте может быть хорошим вариантом.

Как нам спроектировать будущее транспорта? | by SOM

Взгляд вперед на силы, меняющие мобильность, и на то, что это значит для наших городов.

, автор Derek A. R. Moore

«Терминал в саду» SOM в международном аэропорту Бангалора предназначен для того, чтобы дарить воодушевляющие сенсорные ощущения, объединяя природные и технологические системы для достижения амбициозных целей в области устойчивого развития.Изображение © СОМ | ATCHAIN ​​

Технологические инновации, такие как дроны-доставщики и автономные транспортные средства, могут показаться средствами передвижения завтрашнего дня, но действительно ли они представляют путь вперед? В новой публикации «Будущее транспорта » собраны содержательные краткие обзоры мероприятий, формирующих новые способы жизни и передвижения. Во введении к книге архитектор Дерек А. Р. Мур предполагает, что системы мобильности должны делать больше, чем просто доставлять нас из пункта А в пункт Б.Мы должны разработать транспортную инфраструктуру для решения некоторых из наших самых серьезных глобальных проблем — изменения климата, быстрой урбанизации, конфиденциальности и безопасности — и в то же время обогатить нашу жизнь в путешествии.

Транспорт сегодня наполнен инновациями, революционными изменениями и спорами. Со всех уголков научных кругов, промышленности и практики в качестве утопии будущей мобильности предлагается необычайный набор новых технологий, структур и услуг. В США мы также сталкиваемся с колоссальным дефицитом транспортной инфраструктуры, вызванным устареванием и запущенностью.Другие регионы мира строят проекты бешеными темпами, но по вчерашним параметрам. В то же время существует непрекращающееся давление с целью снижения стоимости проектирования, строительства и эксплуатации в сочетании с упрямым нежеланием многих сторон финансировать долгосрочные улучшения. Слишком часто мы видим, как транспортный дизайн превращается в эфемерную архитектуру, подчиненную мирам информации, рекламы и монетизации. Все это происходит за счет коллективного человеческого опыта, не говоря уже о возможности «перевозиться».«В этот момент перемен мы должны воспользоваться возможностью, чтобы расширить объектив — широко подумать о проблемах, стоящих перед транспортным проектированием, и пересмотреть наши основные принципы.

SOM давно занимается планированием, проектированием и проектированием сооружений, которые окружают, содержат, перекрывают или подкрепляют транспортные средства — аэропорты, железнодорожные и автобусные станции, паромные терминалы, мосты — наряду с городской средой, которая они делятся с людьми. Мы придерживаемся двух основополагающих принципов проектирования транспорта.Во-первых, архитектура транспорта служит гражданской цели, как практической, так и символической: она должна быть устойчивой, значимой и улучшающей жизнь частью общественной сферы. Во-вторых, дизайн транспорта играет решающую роль в борьбе с изменением климата. Применяя эти принципы, мы можем достичь еще одного ключевого результата: социальной справедливости и экономических возможностей, которые обеспечивает доступ к транспорту.

Сегодня большое внимание уделяется автомобилю и его инфраструктуре.Дороги, улицы и парковки могут претерпеть самые глубокие изменения в ближайшем будущем по мере того, как распространение «мобильности как услуги» и транспортных сетевых компаний (Uber, Lyft и др.) сближается с доступными технологиями электрических автономных транспортных средств. Что же тогда станет с нашим обширным наследием асфальта и бетона 20-го века? Как мы проектируем новые города, основанные на почти полном переходе на новые технологии и услуги? Можно ли освободить место, отведенное сейчас под парковку, и практически исключить его из новых застроек? Прогнозы того, как это будет происходить, варьируются от мессианских до циничных.Некоторые из ранних предложений по созданию полноценных городских районов, построенных на основе этих технологий, переплетенных с полным набором цифровых «умных» услуг, имеют явно антиутопический вид, наряду с тревожными последствиями для конфиденциальности.

Пандемия показала нам, каким может быть будущее архитектуры

Весной 2002 года недалеко от берега Невшательского озера в Швейцарии появилось любопытное здание. Это было похоже на голую промышленную платформу, окруженную сетью труб и строительных лесов.Но у конструкции был выключатель, и когда его щелкали, открытые палубы преобразовывались. Вода из озера перекачивалась под высоким давлением через 35 000 форсунок, распылялась в виде тонкого тумана, который превратился в облако пара, поглотившее все это. Посетители выставки Swiss Expo, для которой было спроектировано это здание, могли войти в облако, передвигаться в нем, подняться прямо над ним и испытать любопытный эффект размытия мира и растворения в искусственном тумане.

Здание Blur, созданное Элизабет Диллер и Рикардо Скофидио, стало одним из знаковых архитектурных событий нового тысячелетия.Это было временное сооружение, которое не служило никакой другой цели, кроме как радовать и, возможно, провоцировать своих посетителей, предлагая им опыт, отличный от обычных забот и забот. Но этот опыт также породил осязаемые мечты, которые вдохновляли архитекторов как минимум на целое столетие — создавать пространства, в которых внутреннее и внешнее перетекают друг в друга, дематериализовать здания из камня и стали во что-то более текучее, динамичное и проницаемое.

«Публика может выпить здание», — написали дизайнеры.Проект также создал пространство без ограждений, в котором людям предлагалось двигаться без установленных схем движения, без коридоров, коридоров или стен, которые направляли бы их или удерживали. Казалось бы, это архитектура полной свободы.

Представьте, если бы это здание предлагалось сегодня, в разгар пандемии, когда первая ассоциация со словом «аэрозоль» — это не туман, мгла или облака, а продукт кашля или чихания, наполненный опасным вирус, переносчик смерти. Теперь, когда каждый на планете должен тщательно взвесить преимущества и опасности пересечения порога между личным и общественным пространством, между внутренним и внешним пространством, можем ли мы спасти что-нибудь из старой фантазии о стирании этих границ? Когда лучшая надежда на замедление и сдерживание коронавируса — это тщательное регулирование передвижения и строгое соблюдение социального дистанцирования, что происходит с нашим стремлением к зданиям, которые прославляют блуждание, беспорядочные исследования и спонтанное социальное взаимодействие?

Когда covid-19 распространился из Китая по всему миру и превратился в пандемию с разрушительными последствиями для национальных систем здравоохранения и мировой экономики, архитекторы оказались в том же положении, что и все остальные: запертые дома, нервные о будущем и изо всех сил старались оставаться актуальными и необходимыми, поскольку клиенты убегали или откладывали крупные проекты. Закрытие сильно ударило по отрасли: индекс Architectural Billings, который используется для прогнозирования перспектив нежилых зданий, испытал самое большое снижение за один месяц с тех пор, как Американский институт архитекторов разработал экономический показатель 25 лет назад. К апрелю более 8 из 10 архитектурных фирм, опрошенных AIA, подали заявку на получение кредита по федеральной программе защиты зарплаты.

Внезапно профессия оказалась на перепутье. Было ли это время для быстрых, целенаправленных, прагматичных ответов на искусственную среду, которая больше не чувствовала себя в безопасности, или это был революционный момент, призыв все переосмыслить? В марте новости из мира архитектуры были посвящены переносу лекций, закрытию офисов и отмене конференций.26 марта Майкл Соркин, один из самых откровенных голосов страны в области городского дизайна и архитектуры, умер от осложнений, вызванных COVID-19. Он был уважаемым педагогом и источником вдохновения для некоторых из самых прогрессивных, социально настроенных архитекторов, работающих сегодня. Его поражение стало ударом для поля. К апрелю сообщество архитекторов и дизайнеров было наводнено вебинарами, онлайн-беседами и киберконференциями, посвященными широкому кругу вопросов, столь же обширных, как и сама профессия: как превратить конференц-центры в больницы и как сделать переполненные больницы более безопасными.А также о том, как «превратить свой дом в убежище» и как печатать лицевые щитки на 3D-принтере в домашних условиях.

Некоторые мыслители устанавливали большие связи (один архитектор предложил «новую модель дизайна, [которая] может обуздать разрушение окружающей среды, которое способствует пандемиям»). Другие связывали пандемию со знакомыми и любимыми проблемами: «Коронавирус дал возможность улучшить условия для пешеходов в наших городах. …”

Это была архитектура как архитектура.Спектр этой области так же специфичен, как дверные ручки и выключатели света, и так же широк, как глобальная транспортная инфраструктура и коммуникационные сети. Профессия очень практичная, часто узкоспециализированная, а иногда и безумно теоретическая, и внезапный, кажущийся хаотичным всплеск реакции на пандемию — это просто коллективное мышление. Но срочность была вызвана не только растущим числом погибших от вируса.

Посетитель общается с жителем за прозрачным пластиковым листом в комнате-пузыре в доме престарелых в Бурбуре, Франция, май.(Pascal Rossignol/Reuters)

Просвещенные дизайнеры знают, что наши города должны быть плотными и взаимосвязанными, если мы хотим избежать экологических проблем пригородов середины века и автомобильной культуры. Высокие здания с ядрами лифтов помогают увеличить плотность. Городская жизнь также должна быть полна взаимодействия и социальной энергии, если мы хотим жить счастливо рядом. Социальная стабильность между поколениями требует, чтобы мы жили в изменчивых, многопоколенческих сообществах, объединяя, а не изолируя или отчуждая молодежь, трудоспособных и пожилых людей.Тем не менее, covid-19 поставил под угрозу все это, не только возвышенные идеи о плотных, социально разнообразных, демократически активных городах, но и то, как мы населяем здания и перемещаемся в пространстве.

В больших городах по всему миру люди с опаской смотрят друг на друга поверх масок, двигаясь к краям тротуара, прижимаясь к входу в здание, пропуская лифт, а не присоединяясь к другим пассажирам в ограниченном пространстве. Появились изображения катков, превращенных в импровизированные морги. По телевидению американцы видели, как члены семьи собираются у окон домов престарелых, где их родители, бабушки и дедушки умирали в рекордных количествах.Они стояли незащищенные от непогоды среди тонких декоративных кустов, приложив руки к окнам над собой, ища общения с людьми по ту сторону фанерных стен, обшитых алюминиевым сайдингом. Это была не просто социальная трагедия; это был признак архитектурного провала и реальный пример того, как люди спонтанно перепрофилируют здания, если эти здания не служат им должным образом.

Тем временем сотни миллионов людей, в том числе многие архитекторы, столкнулись с неадекватностью своих собственных жилых помещений: маленькие квартиры, сгруппированные вокруг пустых помещений для мероприятий и тренажерных залов, которые не были безопасными для использования, с прачечной, доступной только в подвале .В пригородных домах открытой планировки с обширными интерьерами не хватало перегородок, чтобы люди с вирусом были отделены от тех, у кого его нет. По мере того, как недели изоляции превращались в месяцы, а с приближением лета рос страх перед ростом числа инфекций, эти недостатки, казалось, формировали новый консенсус, не полностью сформулированный, но широко ощущаемый: архитектура — это права, воздух, равенство. доступ к предметам первой необходимости.

Поскольку пандемия продолжается и архитекторы воодушевлены растущим осознанием того, что это трансформационный момент, который может свергнуть старые иерархии и даже капитализм в том виде, в каком мы его знаем, они думают о наследии модернизма и его обещании переделать Мир.Возможно ли, чтобы архитектура была политична в широком смысле, как когда-то, но более эффективна? Сможет ли он взяться за проекты большего масштаба, чем пешеходные города и энергоэффективные высотные здания? Может ли оно быть нацелено на нечто большее, чем создание зданий, в которых мы живем, работаем и умираем, нечто большее, чем среда, которая нас окружает, защищает и вдохновляет? Может ли архитектура, как и мир, которому угрожал вирус, стать органичной?

Здание Blur на берегу Невшательского озера в Швейцарии. Вода из озера была отфильтрована и пропущена через 35 000 форсунок высокого давления, чтобы создать туман, который окутывал временное сооружение, в котором не было стен или коридоров для направления посетителей. (Предоставлено Diller Scofidio + Renfro)

Весной, когда распространилась пандемия, Хашим Саркис опубликовал книгу, над которой работал в течение многих лет, одновременно управляя деталями отложенной Венецианской биеннале архитектуры 2020 года, на которой он был куратор. Саркис, декан Школы архитектуры и планирования Массачусетского технологического института, написал обзор проектов архитекторов, которые проектировали (хотя и редко строили) зачастую фантастические сооружения глобального масштаба.Написанный с Роем Сальгейро Баррио и Габриэлем Козловски, «Мир как архитектурный проект» исследует проекты, похожие на здание «Размытие» в их спекулятивных, а иногда и игривые амбиции, но более масштабные, более утопические, а иногда и антиутопические.

Он включает в себя краткий анализ «Нового Вавилона» Константа Ньювенхейса, описанного как «лагерь кочевников» планетарного масштаба, видение нового мира в постоянном движении, удовлетворяющего творческие прихоти, энергии и изменчивые импульсы освобожденного общества. от необходимости работы.И критический комментарий к плану Непрерывного города британских архитекторов Алана Бутвелла и Майкла Митчелла, который должен был окружить Землю подобно огромному эстакадному мосту, объединяя социальные, бытовые и инфраструктурные потребности высокотехнологичного общества в единую мегаструктуру.

«Мы, архитекторы, обречены на оптимизм, — говорит Саркис в интервью. «Наша область обязательно заключается в том, чтобы предлагать и представлять новые вещи, каким может быть мир, если сделать его часть лучше.

Его книга — это больше, чем сборник диких идей из прошлого, и эти нереализованные проекты являются частью важной традиции «бумажной» архитектуры, которая поддерживает интеллектуальное оживление области и объединяет реальные здания в более широком теоретическом дискурсе. Многие из этих идей — часто выдвинутые в ответ на недовольство господствующими догмами эпохи, в которой они были задуманы, — также прослеживают современные линии разлома профессии сегодня, когда она борется с ускоряющимся темпом хаоса и кризиса: не просто пандемия , но социальное и экономическое неравенство, укоренившийся расизм и экологический коллапс. Некоторые из проектов, которые анализирует Саркис, имели тенденцию к созданию изолированных, самодостаточных архитектурных объектов — гигантских безопасных зон — в то время как другие стремились интегрировать мир в единое целое. Некоторые искали спасения в технических или научных решениях; другие постулировали анархические, земные новые утопии. Но никто из архитекторов не думал о мелочах.

«Мы запутались и утомлены процедурным мышлением», — говорит Саркис, который подчеркивает то, что он называет «воображаемым», присущую архитектуре способность визуализировать и предлагать новые возможности.«Вместо того, чтобы сказать… стоит оно того или нет? Сможем мы туда попасть или нет? Давайте представим это, давайте придумаем, как туда добраться.

«Я не хочу придумывать техническое решение», — говорит архитектор Майкл Мерфи о проблемах, с которыми архитекторы сталкиваются в связи с COVID-19. Мерфи является основателем и исполнительным директором MASS Design Group, бостонской фирмы, которая определяет себя как катализатор «экономического роста, социальных изменений и справедливости». Его комментарий интересен, учитывая особое внимание и практический опыт, которые он и его фирма посвятили отрасли здравоохранения.Группа Мерфи сыграла важную роль в разработке Национального мемориала мира и справедливости в Монтгомери, штат Алабама, который увековечивает память афроамериканцев, убитых в результате линчевания. Это самый мощный и значительный мемориал, созданный в этой стране со времен Мемориала ветеранов Вьетнама Майи Лин, но именно более ранняя работа Мерфи о медицинских учреждениях в Африке закрепила за ним репутацию важного голоса в этой области.

Его районная больница Бутаро в Руанде, построенная в 2011 году, была спроектирована с использованием устойчивых и в основном низкотехнологичных средств, включая естественную вентиляцию, высокие потолки, внешние коридоры и низкоскоростные вентиляторы, чтобы свести к минимуму передачу болезней, передающихся воздушно-капельным путем.Критики высоко оценили то, как его стены из натурального камня и красные крыши вписаны в холмистый ландшафт, как его светлые, открытые интерьеры, кажется, собирают и удерживают свет в тихом стазисе. Но здание также было задумано для содействия исцелению на более глубоком уровне с использованием местной рабочей силы для строительства, местных строительных материалов и технологий, что сделало его коллективным проектом и экономическим двигателем в стране, все еще страдающей от социальной травмы геноцида 1994 года.

Сегодня Мерфи востребован, чтобы рассказать о том, как переосмыслить больницы и медицинские учреждения.Но он не думает, что такие практические ответы станут наследием пандемии. Архитектор больше заинтересован в более широкой смене парадигмы в области, которая борется с тревожной мыслью: здания, в которых многие из нас живут и работают, не дают ощущения комфорта, безопасности или средств к существованию.

«Я думаю, что это один из наших великих экзистенциальных моментов в искусственной среде», — говорит Мерфи. «Мы потеряли связь с общественным пониманием того, что должна делать искусственная среда.Эти вопросы были своего рода академическими, но теперь они присутствуют в повседневной жизни каждого. Застроенная среда — это 90 379, угрожающая 90 380 нам».

«Это один из наших величайших экзистенциальных моментов в застроенной среде», — говорит архитектор Майкл Мерфи.

Пандемия сделала теоретическую и философскую работу неотложной не только для архитекторов, но и для всех, кто застрял в закрытом помещении. «Это предлагает нам действительно уникальные возможности и некоторые настоящие вопросы ответственности и этики в отношении того, что мы строим, что мы построили и во что мы инвестируем в будущем», — говорит Мерфи.«Я думаю, что это пересекается с вопросами этики, морали и справедливости, которые сейчас актуальны для всех».

Кулапат Янтрасаст, партнер-основатель и креативный директор wHY Architecture из Лос-Анджелеса, говорит по-другому: ему не интересна ваша прихожая. Под этим он имеет в виду, что не заинтересован в решении насущной потребности в мелкокалиберных хирургических вмешательствах для сдерживания распространения вируса. И его, конечно, не интересует «прихожая», которая представляет собой целую сеть архитектурных работ, вращающихся вокруг потребностей и желаний богатой элиты, таких как улучшение санитарного оцепления на входе в особняк МакМансиона.

«Эта профессия ориентирована на то, чтобы вас нанимали для решения проблем, дезинфекции помещений, лучшей планировки офисов, торговых центров или отелей», — говорит Янтрасаст. «Мы можем сделать все это очень хорошо. Мы понимаем, как использовать ультрафиолетовый свет, плотность, материалы. Но на самом деле мы не были глубоко погружены в нашу миссию».

Разбросанные целенаправленные меры, такие как антимикробные поверхности и бесконтактные лифты, говорит он, «не составляют философии или направления». А архитекторы, которые вывешивают черепицу с надписью «Мы можем вас спасти», говорит Янтрасаст, просто обращаются к «низко висящим фруктам.«Архитектура, — утверждает он, — должна радикально измениться в сторону сервисной профессии, работая не изолированно, а вне дисциплинарных границ, подходя к проектам не просто как к проблемам, которые нужно решать с помощью стали, бетона и стекла, но как к социальным проблемам и потребностям, требующим более широкого охвата». , более целостные решения.

Все это может звучать немного расплывчато, как вдохновляющая, но туманная речь, которую можно услышать на профессиональных симпозиумах и TED Talks. Нам нужна устойчивая, гибкая, адаптивная, отзывчивая и локальная архитектура, но не ограниченная.Но нам также нужна космополитическая и умная архитектура, вовлеченная и связанная. Кажется, нам нужна архитектура, которая делает все. Но как это выглядит в реальной жизни?

Зеленые здания, такие как здания Bosco Verticale в Милане, подчеркивают устойчивость и биомимикрию — использование биологических форм в качестве основного вдохновения для дизайна. (С любезного разрешения Stefano Boeri Architetti)

Рабочий возле Bosco Verticale. (Предоставлено Stefano Boeri Architetti)

СЛЕВА: Зеленые здания, такие как здания Bosco Verticale в Милане, подчеркивают устойчивость и биомимикрию — использование биологических форм в качестве основного вдохновения для дизайна.(Предоставлено Stefano Boeri Architetti) СПРАВА: Рабочий у Bosco Verticale. (С любезного разрешения Stefano Boeri Architetti)

Пандемии — это пространственная проблема», — говорит Дэвид Бенджамин, адъюнкт-профессор архитектуры Колумбийского университета, а также основатель и руководитель нью-йоркской исследовательской и проектной группы Living, которая объединяет биологическое понимание с дизайнерская практика.

В сентябре 2018 года он и его коллеги открыли в нью-йоркском Магазине искусства и архитектуры выставку под названием «Субкультура: микробные показатели и многовидовой город», посвященную микроскопическому биоразнообразию городской жизни.Используя аналогию с микробиомом — идею о том, что каждый человек является хозяином уникальной колонии микробов — выставка предположила, что города и районы имеют характерные биомы. У выставки был более серьезный аргумент о том, что «культура чистоты» в нашей архитектуре и городском дизайне обречена на провал. Этот фетиш на стерильную среду — и среду, которая выглядит стерильной — включал использование материалов, таких как бетон, предназначенный для отпугивания бактерий, и дезинфицированный гипсокартон, которые в конечном итоге изолировали нас от здорового разнообразия биологического мира.

Когда выставка открылась, она должна была наводить на размышления и наводить на размышления, как Blur Building и бумажная архитектура из книги Саркиса. Деревянные плитки, вырезанные таким образом, чтобы максимизировать их восприимчивость к микроорганизмам, были прикреплены к внешней стороне здания, и периодически брались пробы для отслеживания скопления микробов и других посетителей. Бенджамин изучал, как микроорганизмы перемещаются в пространстве, как их можно обнаружить и отследить, как можно использовать живые существа в качестве сенсоров — так же, как мидии могут использоваться для отслеживания загрязнения воды.Он размышлял о том, как умные, объединенные в сеть здания могут помочь отслеживать и отслеживать движение микроскопической жизни и, возможно, патогенов. И главный архитектурный аргумент Бенджамина — что кажущаяся гигиеничной модернистская коробка из стекла и стали, закрытая снаружи собственной системой вентиляции и кондиционирования, плохо нам служит — никогда не казался более актуальным.

С одной стороны, «пандемии — это пространственная проблема» — это просто призыв к архитекторам заняться этим вопросом напрямую.Они обучены решать пространственные задачи: как одно пространство соотносится с другим, как комнаты перетекают друг в друга, как они связаны коридорами и как взаимосвязаны их объемы. Но на более глубоком уровне Бенджамин говорит, что пандемия затрагивает все; оно проявляется во всей тотальности трехмерного мира, в котором мы живем, воздействуя и подвергаясь влиянию каждого отношения одной вещи к другой. Пандемия и проблемы, которые она высветила и усугубила, так же неизбежны, как космос или жизнь.

«Кризис пандемии тесно связан с кризисом изменения климата и экономическим кризисом», — говорит он. «Мы не можем и не должны решать одну проблему в отдельности, мы должны решать все три вместе. Это означает проектирование с учетом неопределенности и невидимых сил».

Это формулировка, сильно отличающаяся от того, как архитекторы рассматривали дизайн-проекты на протяжении большей части прошлого века, и она показывает, насколько меняется фундаментальная метафора, управляющая зданиями. На протяжении большей части 20-го века здания представлялись машинами.Нужно было решить определенную проблему, и здание было спроектировано как инструмент для решения этой проблемы. Дом — это машина, в которой можно жить, — написал швейцарско-французский архитектор Ле Корбюзье в манифесте 1923 года. Эта фраза превратилась в универсальный лозунг, предполагающий, что все здания в какой-то степени являются машинами. Но машины хорошо справляются с очень специфическим набором задач, и они почти всегда устаревают, часто быстро.

«Я думаю, нам нужно отказаться от машины», — говорит Джордж Раналли, архитектор из Нью-Йорка и бывший руководитель архитектурной программы в Городском колледже Нью-Йорка.

«Это даже не машины», — говорит жена и партнер Раналли Энн Валентино, психолог. «Они разработаны как потребительские товары: у них есть корпус и экран». И они делают одну или две вещи хорошо, какое-то время, и быстро оказываются на свалке, вытесняемые новым продуктом. Это чувство одноразовости — экологическая проблема, и из-за него искусственная среда кажется чужеродной, частью корпоративного ландшафта потребительства, а не чем-то, чем мы живем, о чем заботимся и любим.

Машина как метафора уже несколько десятилетий уходит в прошлое, но ее замена — здание как живой организм — медленно получает широкое признание. Ссылки на органический мир существуют во всей архитектуре, от похожих на лес интерьеров готической архитектуры до лилийных колонн Фрэнка Ллойда Райта в его штаб-квартире Johnson Wax в Висконсине и зеленых зданий. Зеленые здания, такие как пара «вертикальных лесов», построенных в Милане, также ссылаются на эту идею в своем акценте на устойчивость, а биомимикрия — использование биологических форм в качестве основного вдохновения для дизайна — является модным подмножеством современного дизайна.Но пандемия может ускорить всеобщее и прагматичное принятие этих и других, еще более далеко идущих идей. Он не только помог нескольким миллиардам людей лучше узнать о большом органическом мире и нашем условном месте в нем, но и продемонстрировал в режиме реального времени взаимосвязь между социальными, экономическими и экологическими проблемами. Ни одна метафора не кажется достаточно большой, чтобы охватить то, как мы думаем об этом множестве кризисов, а старые метафоры, используемые в моменты кризисов в прошлом — давайте развяжем войну с бедностью или крестовый поход против голода — кажутся совершенно неподходящими для данного момента. когда все хочет исцеления, воспитания, поддержки и связи.

На протяжении большей части 20 века здания представлялись машинами. Нужно было решить определенную проблему, и здание было спроектировано как инструмент для решения этой проблемы.

Метафора, приравнивающая здание или городское пространство к живому существу, принимает различные формы: от аналогий с основными биологическими процессами до более широкого смысла, что хотя здания возникают благодаря техническому мастерству человечества, они также отражают более глубокое чувство гуманизма. Они дышат, выделяют и циркулируют воздух и жидкости, но они также думают и, возможно, чувствуют.Здания, кварталы и города, а также природный ландшафт, в который мы их вставляем, имеют права, и эти права должны быть предметом переговоров.

«Я пришел к выводу, что дыхание и доступ к чистому воздуху — фундаментальная проблема, — говорит Мерфи. «Дыхание — это архитектурная и пространственная проблема».

Речь идет о таких основных вещах, как материалы, вызывающие астму, или районы, окруженные дорогами, которые загрязняют воздух. Но это также доступ к открытому пространству, зданиям с функционирующими окнами и дышащим жилым помещениям.Существует также более широкое, метафорическое ощущение экзистенциального комфорта в идее дыхания, как в пространствах, местах и ​​средах, которые позволяют нам «дышать легко».

«Что такое чистый воздух?» — спрашивает Мерфи. «Не только патогены или токсины, выделяющие строительные материалы, выбрасывающие углерод в атмосферу. Воздух, когда он становится пространственным, открывает нам окно в эти более широкие потребности и вопросы». Какое-то время мы можем прожить без света, но без воздуха мы не можем, поэтому воздух делает старые архитектурные вопросы более актуальными: чей офис у открытого окна? Кому достанется большой просторный дом с видом на парк, а кому маленькая квартирка с видом на зловонный переулок? Эти вопросы возникают в национальном и глобальном масштабе, когда мы думаем не только о загрязнении, но и о том, как загрязнение распространяется, как пожары, рукотворные и естественные, уничтожают леса, которыми должна дышать вся планета, и посылают гигантские клубы дыма над городами, населенными людьми. люди, которые живут за сотни миль от пламени.Модернизм отдавал предпочтение свету как эстетическому товару, потому что он позволял нам видеть; органическая архитектура отдает предпочтение воздуху, который позволяет нам жить.

Посетители направляются к зданию Blur. (Предоставлено Diller Scofidio + Renfro)

Пока пандемия закрывала Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, 26-летний студент-архитектор Джейкоб Сертич заканчивал свой выпускной проект. Работая с японским архитектором Хитоши Абэ, Сертич изучал интересную идею: можно ли разместить жилье для пожилых людей в оживленных, динамичных многофункциональных зданиях, чтобы пожилые люди имели доступ ко всему многообразию городской жизни? Как можно адаптировать высотное здание с магазинами, офисами и транспортными развязками, чтобы люди, сталкивающиеся с физическими проблемами старения, могли жить более богатой и связанной жизнью?

А затем пандемия сделала до боли очевидным, что для того, чтобы оставаться в безопасности и быть здоровыми, пожилые люди должны быть изолированы от свободного распространения вируса. «Я был увлечен этим исследованием, когда все это еще имело смысл и казалось неизбежным архитектурным трендом», — говорит Сертич. «Теперь, когда я завершил свой проект, посвященный совместному проживанию пожилых людей, который уменьшил социальную изоляцию, возникли основные вопросы о том, могут ли эти модели работать».

Сертич представил свою работу, и она получила высшую награду за аспирантский исследовательский проект в области архитектуры в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. Но он все переосмыслил. И нет простых ответов.В Италии, где пожилые люди часто живут в тесном контакте со своими семьями, они были восприимчивы к вирусу, занесенному в дома младшими родственниками. В Соединенных Штатах, где пожилых людей слишком часто изолируют в учреждениях, укомплектованных низкооплачиваемыми работниками, которые живут в неадекватном жилье, пользуются переполненным общественным транспортом и иногда работают на нескольких работах, чтобы свести концы с концами, пожилые люди умирают ужасающими темпами. Какой ответ?

С архитектурной точки зрения его нет. Это социальная проблема, экономическая проблема, моральная проблема.Ответ Сертича говорит о новом смирении в профессии: «Вы не можете найти решение, если вы являетесь единственным вдохновителем дизайна».

Но самое интересное сегодня заключается в том, что это чувство смирения теперь соединяется с возрождающимся чувством честолюбия. Это отличает нынешний момент социальной и политической активности от более ранних переломных моментов в недавней истории архитектуры. В отличие от 1980-х и 90-х годов, когда многие архитекторы обращались внутрь себя к теоретическим рассуждениям, которые все больше отрывались от практических вопросов строительства и от широкой публики, сейчас существует ощущение, что архитектура должна быть и может быть как теоретической, так и прагматичной. .И в отличие от 1960-х годов, эпохи, когда многие мегапроекты обсуждались в книге Саркиса о глобальной архитектуре, амбиции сдерживаются пониманием того, что одного воображения недостаточно, если оно не основано на таких вещах, как наблюдение, слушание, сотрудничество и практическое понимание.

Янтрасаст заходит так далеко, что говорит, что архитектура, какой мы ее знали, исчезнет. «Я не думаю, что архитектура продолжит существовать сама по себе, — говорит он. «Он будет интегрироваться с другими вещами.Дисциплина осознала, что изоляция от жизни, от социальных знаний и дискурсов нанесла нам вред».

И как бы он предложил молодым архитекторам продолжить эту эволюцию? Заводить друзей. Прочитайте все. Привлекать. «Если у вас есть друзья по дисциплинам, вы поймете, что этим дисциплинам нужно от вас».

А что насчет таких проектов, как Blur Building? Принадлежат ли они к эпохе до пандемии, когда архитекторы могли прославиться, строя что-то ослепительное, здания, не предназначенные ни для чего другого, кроме как заставить ум танцевать и задействовать чувства? Является ли игривость Blur Building и мрачная ирония многих всеобъемлющих проектов, рассмотренных Саркисом, пережитком?

В доме престарелых в Арслеве, Дания, родственники могут посещать жильцов в комнатах с отдельными входами и стеклянными перегородками. (Ritzau Scanpix/Reuters)

«Я очень горжусь этим проектом, но если мы [думаем] о нем сегодня, то, безусловно, распыленные частицы в воздухе заразны», — говорит один из дизайнеров Blur Building Лиз Диллер, ныне директор в Diller Scofidio + Renfro. «Если продолжительность чихания может определить безопасное расстояние до кого-то еще, то это заставляет нас думать об этой атмосфере как о потенциально негативной вещи, о том, что воздух может переносить вирус или инфекцию».

Она замолкает, а затем начинает думать вслух.Здание Blur помогло сделать ее фирму одной из самых востребованных в мире. Среди его проектов — High Line 2009 года, надземная железная дорога, превращенная в модный парк на Манхэттене. Закрытая во время пандемии, но запланированная к открытию 16 июля, High Line обычно переполнена людьми, проходящими мимо друг друга в узких, но открытых пространствах. Диллер, выступая до того, как было запланировано повторное открытие, задается вопросом, можно ли сделать его односторонним, чтобы ограничить возможный обмен вирусом (и это сейчас план). Или, возможно, с помощью тщательно продуманных моделей входа и выхода людей можно рассредоточить, чтобы они не сталкивались друг с другом.

«Я много думал об атмосфере, — говорит Диллер. А также о времени, «четвертом измерении». Время, по ее словам, может стать новым критическим элементом архитектуры и городского пространства, точно так же, как оно является критическим моментом, отличающим живое существо от неодушевленной машины. Она не отворачивается от старого обещания Blur Building, идеалов свободы и участия и, да, восторга.Но, может быть, Хай-Лайн может пульсировать людьми, растянувшимися на весь день, что могло бы стать образцом для города в целом, таким же плотным и динамичным, как всегда, но пульсирующим круглосуточно, так что улицы и в метро немного меньше людей.

Оглядываясь назад, Blur Building выглядит столь же пророческим для постковидного мира, сколь символичным для допандемического. В нем было много от старой машины, с водяными форсунками и насосами, а также гладкая эстетика машинного века в материалах и сборке. Но это также заставило людей хорошо узнать о некоторых проблемах, исследованных в проекте Бенджамина 2018 года в Магазине искусства и архитектуры. Как движутся мелкие частицы? Какие миазмы нас окружают и как мы к ним относимся?

Пандемия, по словам архитектора Элизабет Диллер, «это проблема, которую должна решить медицина, а не архитектура. Но понятие гибкости — это путь, по которому наша студия собирается двигаться вперед».

«Это здание было для нас очень, очень важным, потому что оно доказало, что у зданий не обязательно должны быть стены и у них не должна быть программа», — говорит Диллер.В 2002 году это выражало идеал чистой свободы. Сегодня это может лучше выражать идеал чистой приспособляемости.

Пандемия, по ее словам, «это проблема, которую решает медицина, а не архитектура. Но понятие гибкости — это путь, по которому наша студия собирается идти вперед. Это не просто вирус; это изменение скорости общества, где [старая] архитектура [была] слишком медленной, чтобы реагировать, очень привязанной к местности, тяжелой и дорогой.

«Способ думать об архитектуре, чтобы предотвратить ее устаревание, состоит в том, чтобы подчеркивать такие вещи, как легкость, приспособляемость, гибкость, способность думать об изменении программы, способность думать о внезапных экономических изменениях и росте населения.Такая способность адаптироваться к экономическим, экологическим и политическим изменениям очень, очень важна для того, чтобы дисциплина стала важной, динамичной и связанной с тем, что происходит».

В этих словах, выражающих органичную идею легкости, приспособляемости и гибкости, звучит любопытное эхо одного из самых известных утверждений, когда-либо сделанных о проектировании зданий, — форма должна следовать за функцией. Эти слова были написаны великим американским пионером высотного строительства Луи Салливаном за поколение до того, как Ле Корбюзье определил здания как машины.Они, кажется, заключают в себе век машин в архитектуре, но Салливан написал их в контексте, который был почти забыт: «Будь то парящий орел в своем полете, или раскрытый цветок яблони, трудящаяся рабочая лошадка, беспечный лебедь. ветвящийся дуб, извилистый ручей у его основания, плывущие облака над всем бегущим солнцем — форма всегда следует за функцией, и таков закон».

Проблема, похоже, была не в стремлении модернистов переделать мир. Это был образ, ошибочное мысленное представление о том, каким должно быть здание, которое сбило с пути многих архитекторов.Они смотрели на мир машин, на автомобили и бытовую технику, которые преображали планету и повседневную жизнь, и какое-то время этот мир казался полным бесконечных возможностей. Но если бы они посмотрели на живой мир — жизнерадостный, извилистый, стремительный и дрейфующий рядом с нами, — они бы нашли что-то лучше, чем машина. Если бы они вышли на открытый воздух, то поняли бы, что им нужно нечто более объемлющее, чем картина или метафора. Им нужна была идея, достаточно емкая, чтобы включать в себя не только здания или города.Им нужно было думать не о вещах , а о существах , и не изолированно. Вирус дает нашей планете полезный урок о том, как мы все связаны, и архитектура может быть наукой, которая объединяет эту ужасную, но освобождающую новую мудрость.